Эволюционный прорыв

Рассуждая о любви и верности, поэты часто вспоминают лебедей. В самом деле, как и многие другие виды птиц, лебеди формируют устойчивые семейные пары и вместе заботятся о потомстве. Среди млекопитающих, напротив, моногамные виды встречаются редко. Легко объяснить, чем вызваны такие различия. Птицам гораздо удобнее делить поровну родительские обязанности: неважно, кто будет вить гнездо, высиживать яйца и приносить птенцам червячков — папа или мама.

У зверей, просто в силу биологических особенностей размножения, основной груз заботы о потомстве приходится на самку, а от самца чаще всего требуется только оплодотворение, самое большее — охрана территории. Это не очень мешает, если детёныши растут быстро, но становится огромной проблемой для приматов. За большой мозг приходится расплачиваться длинным детством, и если мама единолично заботится о детёныше по крайней мере пять лет — как происходит у шимпанзе, — то всё это время она не может позволить себе завести нового ребёнка, а в дикой природе это ставит под угрозу выживание вида.

Американский антрополог Оуэн Лавджой считает, что колоссальный эволюционный успех человечества связан с тем, что 4,5 миллиона лет назад наши предки, ардипитеки, перешли от беспорядочной половой жизни к формированию постоянных пар. Это стало возможным благодаря сугубо биологическому изменению — скрытой овуляции. Практически у всех видов млекопитающих готовая к оплодотворению самка активно демонстрирует это обстоятельство всем вокруг (вспомните кошку во время течки!), что приводит к бешеной конкуренции самцов за право стать отцом её нового ребёнка. Когда овуляции нет, самки животных в сексе не заинтересованы.

У нашего вида всё иначе: женщина может (и хочет) заниматься сексом независимо от того, готова ли она к зачатию, а её овуляция практически никак не отражается на внешнем облике и поведении. Это меняет всю структуру общества: самцы теперь могут не драться за самок каждый месяц, а поделить их один раз и дальше спокойно участвовать в мужских командных проектах — например, вместе охотиться, не опасаясь, что женщину мгновенно кто-нибудь уведёт.

В коллаже использовано фото Shutterstock и иллюстрация Георгия Мурышкина

Секс теперь служит не только для размножения, но и для поддержания тёплых отношений в паре. Самец приносит своей самке еду и помогает заботиться о детёнышах. Оуэн Лавджой предполагает, что даже прямохождение стало основным способом передвижения именно в связи с появлением устойчивых семей: при поддержке самца можно было рожать маленьких ардипитеков ежегодно, а управляться с большим количеством детей гораздо удобнее, когда руки свободны. Да и самцу это полезно, чтобы приносить домой побольше еды.

Биологи рассматривают способность к любви как эволюционное приобретение, а значит, неизбежно вынуждены отвечать на вопрос, какие именно гены, гормоны и структуры в мозге отвечают за нашу влюбчивость. При этом эволюция редко создаёт что-то с нуля — обычно под новую задачу адаптируются уже существующие механизмы.

Нейробиолог Ларри Янг показал в своих исследованиях моногамных и полигамных грызунов, степных и горных полёвок, что в привязанности самки к самцу ключевую роль играет окситоцин — гормон, связанный у всех млекопитающих с любовью к детёнышам. Самец же привязывается к самке, когда его мозг выделяет вазопрессин — гормон, связанный помимо прочего с территориальным поведением!

Кстати, наибольшую известность Ларри Янгу принесли работы, в которых он превращал полигамного самца полёвки в моногамного, изменяя вазопрессиновые рецепторы в его мозге. На людях такие опыты, к счастью, пока не проводили, но это могло бы сработать: у мужчин также встречаются два типа вазопрессиновых рецепторов, и доказано, что от их строения зависит степень удовлетворённости браком.

Нагрузка для мозга

Несколько лет назад по новостным сайтам разошлось сообщение: Всемирная организация здравоохранения признала любовь психическим заболеванием! Это, конечно, была утка, но многие сразу в неё поверили. И неудивительно: мы все знаем по собственному опыту, что во время сильной влюблённости мозг работает совершенно не так, как обычно. Подтверждается это и научными исследованиями.

Если вопрос «Что такое любовь?» задать нейробиологу Стефани Ортиг, она ответит: «Дофаминергическая целеполагающая мотивация к формированию парных связей». Главное слово в этом определении — первое: если влюблённого человека положить в томограф и предъявить ему фотографию объекта страсти, произойдёт бурный всплеск активности нейронов, вырабатывающих дофамин и включённых в систему вознаграждения, — так называются структуры мозга, отвечающие за счастье, эйфорию, ощущение победы. С этой точки зрения любовь действительно похожа на наркотическую зависимость: чувство эйфории при виде любимого так велико, что мы стремимся к нему снова и снова (и, увы, становимся несчастными, если утолить жажду встречи невозможно).

Полный текст материала читайте далее.