Сначала — две оговорки. Первая. Те, к кому этот вопрос обращен, — мы — включают в себя и вас, милые читатели, и меня самого. Но тот, кто этот вопрос задает, то есть я, один я, без вас, без них и кого угодно еще, я — категорически не безумен, что, разумеется, никак не означает, что я — такой же нормальный, как вы и все остальные. Ведь «не безумный» и «нормальный» — две совершенно разные (а иногда прямо противоположные друг другу) вещи. Вторая оговорка. Неисправимой методологической ошибкой было бы требовать от задающего этот вопрос, чтобы он сначала определил, что такое безумие. И вот почему. Такое определение могло бы исходить либо от нормальных людей, употребляющих слово «безумие» в широчайшем спектре смыслов и значений и знающих, к кому и как оно применяется, либо от тех, к кому оно применяется, то есть от самих безумных. Однако последние-то получили слово и понятие от первых, а потому и те и другие составляют, по существу, одну категорию людей, называющих других и называемых другими «безумными». Да ведь и я сам, утверждая, что я — не безумный, уже тем самым зачислил себя в категорию «безумных нормальных» или «нормальных безумных», словом, в категорию нас, с точки зрения которой мне нечего ждать от себя (а вам — от меня) ответа на вопрос, не безумны ли мы.

Но все ж таки, почему бы не попытаться? Тогда первым шагом в такой попытке должен быть уход из этой категории, исключение себя из нее, отказ от тривиальной точки зрения, с которой «безумие» рассматривается, с одной стороны, в его противопоставлении «нормальности», а с другой — как отсутствие чего-то такого в психике человека, что и делает его «нормальным». Иначе говоря, отказ от рассмотрения феномена безумия в его оппозитарности и негативности. Нигде, может быть, феномен безумия в его тривиальном рассмотрении не был описан столь ясно и четко, как в очаровательной новелле Э.Т.А. Гофмана «Советник Креспель». Один из персонажей новеллы, профессор М., сформулировал этот феномен примерно так: есть особые люди, с кого судьба или их собственная природа сорвала покровы, под которыми у всех нас скрыто наше безумие. То, что в нас остается внутренним, психическим, ментальным, у таких людей немедленно превращается во внешнее действие. Именно отсутствие дистанции между наблюдаемым внешним эффектом и нормально скрытой внутренней причиной мы и называем безумием*… Так лет за семьдесят до Фрейда великий фантаст Гофман сформулировал фрейдовскую концепцию подсознательного (и много лучше, чем это сделал сам Фрейд, по-моему).

Итак, на первый взгляд все вроде бы совершенно ясно. Есть «низовой» уровень спонтанных психических процессов, есть уровень внешнего поведения, изолированный от первого уровня «покровами», то есть сознательными механизмами, контролирующими и регулирующими эффекты спонтанных психических процессов. Тогда безумие есть не что иное, как прекращение работы этих механизмов. Нет, это слишком просто, чтобы быть правдой. Сам профессор М. вынужден был пояснить в начале своего рассуждения о безумных, что они не такие, как мы, в силу их особой природы или особой судьбы. Этим как бы вводится третий уровень, который я бы назвал уровнем «мифологической объективности». Мифологической, потому что логически он никак не выводится ни из фактов или феноменов не осознанной индивидом энергетики его психической жизни, ни из содержания сознания индивида. Объективности, потому что на этом уровне задается содержание сознания, зачастую еще не сформулированное, то есть еще не ставшее сознанием; иногда (в случаях безумия) оно так и останется неосознанным и несформулированным. Тогда природа или судьба — это и само «задаваемое» содержание сознания, и характер его манифестации в поступках и действиях человека.

Необычайная сила безумия — в том, что оно включается в сознание «нормального», легко становится как бы «нормальным» безумием

Хорошо, пока что, если следовать определению профессора М. гофмановской новеллы, безумие — это прежде всего характер манифестации, ну, скажем так, необычных психических содержаний. Или, если следовать Фрейду двадцатых годов прошлого века, — особая энергетика репрезентаций подсознательного. Но что будут, в обоих случаях, значить слова «особый» и «необычный»? Здесь, казалось бы, напрашивается тривиальный ответ: да то, что видится, слышится, читается, наконец, «нормальными» как для них необычное, — не так ли? Ничего подобного. Необычайная сила безумия — в том, что оно, именно в своем содержании, включается в сознание «нормального», накладываясь на уже сложившиеся (либо исторически, либо в процессе жизни индивида) формы его мышления и, таким образом, легко становится как бы «нормальным» безумием. Так случается прежде всего потому, что «нормальное» сознание — всегда и везде пассивно. Соответствующее ему мышление не может, а часто просто не успевает отрефлексировать самое себя в отношении безумия. Поэтому вместо рефлексии сознание опять же пассивно, склонно рационализировать факт безумия, тем усиливая интенсивность последнего. Иначе говоря, нормальное сознание обычно готово к принятию безумия, более того, к принятию языка безумия, который всегда быстро становится частью (а нередко и основой) «нормального» языка. Последнее еще более усложняет задачу различения содержаний безумия и нахождения, пусть неточных и расплывчатых, критериев безумия.

Полный текст далее.