Кому умереть, а кому родиться

[«Кот Шрёдингера»] Давайте начнём с количества языков на планете. Лет через пятьдесят их станет больше или меньше?

Ака­демик РАН, заместитель директора Института русского языка им. В. В. Виноградова РАН, профессор МГУ им. М. В. Ломоносова. Работал в университетах и научных центрах Бельгии, Германии, Испании, Норвегии, Франции и др. Участвовал в проектах по грантам РНФ и РГНФ. Занимался полевыми исследованиями дагестанских, финно-угорских и западноафриканских языков. Лауреат премии «Просветитель» (за книгу «Почему языки такие разные?»).

[Владимир Плунгян] Сейчас языков примерно семь тысяч, и их число непрерывно уменьшается — каждый год на несколько единиц. Если языком пользуется небольшая группа преимущественно пожилых людей, а младшие поколения не хотят на нём говорить, то велика вероятность, что язык исчезнет. И таких точек в мире довольно много.

[КШ] В России есть языки, находящиеся под угрозой?

[ВП] Да, на Крайнем Севере есть, например, нганасаны и энцы. Языки у них сложные и интересные, отдалённо родственны финно-угорским. Но на них уже очень мало кто говорит, буквально несколько стариков. Умрёт последний — и вместе с ним исчезнет язык.

Или кеты, народ, живущий сейчас в основном по среднему течению Енисея. Некоторые исследователи считают кетский язык древнейшим в Евразии. Есть гипотеза, что кеты — дальние родственники индейцев, то есть потомки народов, которые осели на этих землях ещё в период заселения Америки через исчезнувшую Берингию. Даже в XVIII–XIX веках в этой группе сохранялось довольно много языков — они входили в так называемую енисейскую языковую семью. Потом они все вымерли, остался один кетский, но сейчас и он исчезает: полноценных носителей этого языка в наши дни едва ли больше 150 человек. Но то же самое происходит с индейскими языками в Северной и Южной Америке, с языками аборигенов Австралии — в общем, везде.

[КШ] Но ведь языки не только умирают, но и возникают? Где-то создаются искусственно, где-то рождаются на стыке наречий…

[ВП] Да, в мире всегда какие-то языки появлялись, ка­кие-­то умирали. Причём более или менее в одинаковой пропорции: пять языков исчезнет, пять появится. Но сейчас другая ситуация. Новому языку просто неоткуда взяться: наша Земля стала слишком маленькой. Ведь чтобы образовался новый язык, нужно, так сказать, сесть в лодку, уехать на далёкий остров и прожить там четыре — шесть поколений, ни с кем не общаясь. Современный мир для этого не подходит. Он, во‑первых, поделён государственными границами, все острова уже заняты. А во‑вторых, каждая точка всё равно связана с другими телевидением, интернетом, самолётами… Поэтому новые языки и не появляются уже несколько столетий, с начала эпохи Великих географических открытий. Вот Британия — когда-то она колонизовала полпланеты, и ещё в XVII–XVIII веках в английском на разных континентах сформировались довольно чувствительные различия: появился австралийский английский, американский английский и т. п. Но в наше время английский язык хоть и остаётся, конечно, разным в бывших британских колониях, но эти различия не столько увеличиваются, сколько сокращаются. Вряд ли в ближайшем будущем появится особый австралийский язык: население перемешивается, идут постоянные миграции, ­австралийцы читают американские газеты — словом, Австралия сейчас скорее часть большого мира, чем наглухо отгороженная территория. И так во всех странах. Сейчас языковое единообразие скорее поддерживается, а разнообразие скорее подавляется. И количество языков будет неуклонно сокращаться: от семи тысяч к пяти, от пяти к одной, а там, глядишь, всего до сотни дело дойдёт…

Кто может стать главным

[КШ] Раз уж мы заговорили об английском — сейчас он является основным языком международного общения и будет им ещё долго. У других языков есть шансы заменить английский в этой роли?

[ВП] Зависит от того, как будет складываться история человечества. Ведь язык приобретает мировое значение не потому, что обладает какими-то особо привлекательными структурными свойствами. Английский, конечно, неплох в этом качестве: достаточно простая грамматика, богатая лексика. Правда, неправильные глаголы мешают, да и фонетика, прямо скажем, не самая удобная для мирового языка. Но ничего, люди приспосабливаются. А тот же латинский (и тем более греческий) язык, который был главным средством коммуникации для огромной территории в Античности и в Средневековье, существенно более сложный: обилие склонений, спряжений, грамматических форм, много исключений… Но, как видите, много столетий это никому не мешало.

Любой язык может стать наднациональным, если сообщество людей, которые на нём говорят, добьётся успеха и распространит своё влияние на соседей. Так что это скорее политический или социокультурный вопрос, нежели лингвистический. Мы учим английский не потому, что он проще других языков (если на то пошло, шведский, допустим, ещё проще), а из-за той роли, которую играют в мире англоговорящие США — именно США, даже не Англия, не Австралия и не Канада. Если ситуация изменится так, что эта страна перестанет быть центром силы, политического и культурного притяжения — ну, тогда мир заговорит по-китайски, или по-­араб­ски, или на хинди…

[КШ] А на русском может заговорить?

[ВП] Если история так повернётся. В принципе, русский входит в число так называемых мировых языков — это языки, на которых в качестве родного говорит больше ста миллионов человек. И в пределах Российской империи, а потом Советского Союза русский, безусловно, выполнял и функцию наднационального языка. Сейчас в России, может быть, чуть в меньшей степени — но тоже выполняет. И для немалой части мира русский остаётся важным языком. На каком языке будут говорить друг с другом литовец и таджик? Пока всё-таки не на английском, а с очень большой вероятностью — на русском. Я, например, даже слышал, как африканцы и канадцы у нас на конференции друг с другом по-русски говорили, и такое можно наблюдать, вообще говоря, на многих крупных международных форумах. Русский — достаточно влиятельный язык. За ним большой культурный багаж. Но специалисты считают, что его динамика не самая благоприятная , к сожалению.

[КШ] Почему?

[ВП] Во-первых, уменьшается количество природных носителей: в России высокая смертность, низкая рождаемость, не самое лучшее качество жизни. А во‑вторых, сокращается, а не растёт число людей, которые владеют русским как вторым языком и готовы его использовать в повседневном общении или для каких-то других целей. Это понятный процесс: во второй половине XX века русский распространялся на волне экспансии советской идеологии, это во многом результат работы советской пропагандистской машины. И сейчас приходится за это расплачиваться. Крах советского проекта рикошетом ударил по статусу русского языка в мире. Нравится нам это или нет, но для многих людей русский — это не только язык Толстого, Достоевского, Чехова, Бунина и Набокова, но и язык жестокого тоталитарного режима, оставившего по себе не лучшую память. Конечно, это положение может измениться; более того, и сейчас есть страны вне бывшего СССР, где доля говорящих по-русски в качестве второго языка достаточно велика — например, Монголия, или Польша, или Израиль. Так что у русского языка, безусловно, есть перспективы, но есть и очень много проблем.

[КШ] Предположим, китайский станет главным международным языком. Нам придётся учить его в школах, как сейчас английский?

[ВП] Безусловно. У нас и сейчас много где учат китайский — и в школах, и в вузах, в Москве и Петербурге, а уж в Восточной Сибири и на Дальнем Востоке и подавно: Иркутск, Чита, Хабаровск… Там огромное количество людей изучает китайский. Это, кстати, не очень сложный язык.

[КШ] Даже представить трудно.

[ВП] Все боятся иероглифов, но иероглифы ведь не язык, а всего лишь письменность (и тоже, кстати, не такая непостижимая, как кажется: уж если миллиард китайцев сумел ей овладеть, сумеют и все остальные, кто захочет). А собственно китайский язык обладает весьма аскетичной грамматикой. Фонетика там, правда, не самая простая, но не намного сложнее английской. Зато нет неправильных глаголов, нет падежей и наклонений, нет склонений и спряжений. Так что любой человек сможет этот язык выучить, если такая необходимость возникнет. Но пока всё-таки китайский далёк от статуса основного языка международного общения. Конечно, носителей китайского в мире больше всех, миллиард с четвертью. Но это именно природные носители. А вот китайским как вторым владеет относительно немного людей — в отличие от английского, на котором говорит вся планета, и даже в отличие от русского, на котором разговаривают как минимум во всех соседних с Россией государствах. Вот когда испанцы или индонезийцы с детства будут говорить по-китайски, когда этот язык начнут учить австралийцы и бразильцы, тогда да — китайский сможет заменить английский в международном общении. Но пока китайцы сами учат английский, если хотят «выйти в мир».

[КШ] То есть количество носителей не главное?

[ВП] Побеждают, как известно, не числом. Например, по количеству носителей в первую десятку языков входит бенгальский — на нём говорят главным образом в Бангладеш. Вы понимаете, что эта страна вряд ли станет мировым лидером в ближайшее время. Хотя там огромное и быстро растущее население, больше ста шестидесяти миллионов. Политическое, культурное и экономическое влияние, оказываемое носителями языка, важнее, чем их количество.

[КШ] Если межнациональным может стать любой язык, значит, и искусственный тоже?

[ВП] Всё может быть. Иногда вспоминают средневековую Европу, где роль наднационального языка играл латинский. Правда, это был не искусственный язык, а мёртвый, это большая разница, но всё же это был язык, на котором никто не говорил в качестве родного, всем в равной степени приходилось его изучать. Теоретически нет препятствий и для настоящего искусственного языка — такого, скажем, как эсперанто… Были попытки на международных конференциях делать доклады на эсперанто, дипломаты вполне могли бы его использовать. Так что представить себе такое можно. Но всё же не в нашем мире, не здесь и сейчас. Очень трудно конкурировать с естественным языком, который и мощнее, и богаче. Если у вас нет нужного слова на эсперанто, вы должны его придумать, а в естественном языке оно рождается само в результате одновременных усилий сотен, тысяч, даже миллионов людей.

[КШ] Но у искусственного языка есть преимущества.

[ВП] Конечно. Его легче выучить. Там нет исключений, простая грамма­тика. Но мы уже говорили, что языки делают карьеру не благодаря лёгкости своей грамматики. Их структурные достоинства никак не влияют на их судьбу в обществе. Это кажется несправедливым, но такова печальная правда.

[КШ] Эсперанто ведь тоже простой язык?

[ВП] В каком-то смысле очень простой. Но, вообще говоря, не для всех. ­Эсперанто прост для европейцев — носителей романских и германских языков, отчасти славянских. А для китайцев, вьетнамцев, индонезийцев, даже для ­венгров и турок он ничем не проще того же английского. Но эсперанто — это интересный эксперимент, один из немногих относительно удачных примеров лингвоконструирования. Его создатель Лазарь Заменгоф был талантливым энтузиастом (по образованию он врач-окулист, специально языкознанием никогда не занимался). В конце XIX века идея искусственного международного языка увлекала многих, но по-настоящему повезло, пожалуй, ему одному.

Интересно, что впоследствии эсператнто многократно пытались усовершенствовать, в том числе и профессио­нальные лингвисты — именно так был создан, например, язык идо. Казалось бы, люди со знанием дела работали, и предлагали действительно полезные улучшения. Но судьба капризна: кто сейчас вспомнит о языке идо и многих других подобных попытках? Кажется, время искусственных языков прошло — ну, или ещё не наступило, как кому хочется думать.

Читать далее.