САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ
Кафедра истории русской литературы
Выпускная квалификационная работа на тему:
ИЗОБРАЖЕНИЕ ЧЕРНОГОРЦЕВ
В РУССКИХ ТРАВЕЛОГАХ СЕРЕДИНЫ XIX ВЕКА
Направление 032700 «Филология»
Выполнил: студент
1
Елизавета Павловна Ольховая
Научный руководитель: к.ф.н., ст. преп. Зубков Кирилл Юрьевич
Рецензент: к.ф.н., ст. преп. НИУ ВШЭ,
Научный сотрудник ИРЛИ РАН Бодрова Алина Сергеевна
Санкт-Петербург
2016
Оглавление
Вступление...............................................................................................................3
Глава 1. Развитие образа «черногорца» с начала XIX века до 40-х годов..........9
Глава 2. Путешествия в Черногорию в контексте типологических
особенностей русского травелога середины XIX века. Изменения в структуре
текстов.................................................................................................................... 16
Глава 3. Черногория на карте. Образ черногорца...............................................26
Заключение.............................................................................................................39
Список литературы................................................................................................41
Источники...........................................................................................................41
Научная литература..........................................................................................41
2
Путешествие как объект изучения дает исследователю очень широкие
возможности. Травелог представляет собой важный материал и для историка,
и для этнографа, и для антрополога, и для филолога. Употребляя термин
«травелог», мы следуем за Е. Р. Пономаревым. В предисловии к своей
монографии «Типология советского путешествия» он подробно разбирает
проблемы научной терминологии в исследованиях путешествий и приходит к
выводу, что наиболее удачным термином для обозначения реально
произошедшего путешествия, отображенного в тексте будет «травелог»:
Соединение путешествия и «логоса» дает нам некое «знание о поездке». <…>
Помимо удачности и нужной широты коннотаций, он, в общем-то, понятен
россиянину, ибо “логос” восходит еще к основам русской книжности, а travel
стало привычной реалией последних лет 1.
В работах, посвященных травелогам, можно выделить два основных
аспекта, на которых чаще всего концентрируются исследователи и которые
для нашей работы являются наиболее важными: идеологический аспект
(сюда входят исследования, посвященные образу «другого», т.е. те, где речь
идет о «ментальных картах» и иных имагологических проблемах) и
жанровый аспект (в том числе работы, посвященные поэтике путешествия).
1 Пономарев Е.Р. Типология советского путешествия. Советский путевой очерк 1920–1930-х годов:
монография. СПб., 2011. С. 7.
4
Перед тем как начать описание исследований, посвященных идеологии
путешествия, стоит оговорить, что мы понимаем идеологию в наиболее
общем смысле — как систему представлений об устройстве и
функционировании мира.
Исследования, посвященные идеологии
путешествия, концентрируются в основном на имагологическом аспекте —
на тех механизмах, с помощью которых в культуре создаются и
функционируют образы «другого». Столкновение с другим, непривычным
жизненным укладом неизбежно вызывает у путешественника желание
сравнить чужое со своим, «другого» с «собой», поэтому любая репрезентация
другой местности или социальной среды всегда — попытка ментального
картографирования2. Этот аспект путешествия начал разрабатываться ранее
остальных, исследование «ментальных карт» и образов «другого» с тех пор
продвинулось далеко и на разном материале.
Огромный вклад в развитие имагологии внесла постколониальная
теория. Для нашей работы, исходя из специфики региона, наиболее важными
оказываются работы о формировании образа «Востока», «Восточной
Европы» и «Балкан». Одно из знаковых исследований на эту тему, без
упоминания которого не обходится практически ни одно исследование
«ментальных карт», — «Ориентализм» Эдварда Саида (Edward Said) (1978,
русский перевод — 2006)3. Саид берет за основу концепцию власти Фуко,
который определяет власть как «множественность отношений силы, которые
имманентны области, где они осуществляются, и которые конститутивны для
ее организации»4. Саид определяет ориентализм в широком смысле как
«стиль мышления, основанный на онтологическом и эпистемологическом
различении «Востока» и (почти всегда) «Запада»», а в узком — с конца XVIII
века — как «западный стиль доминирования, реструктурирования и
осуществления власти над Востоком» 5.
2 Шенк Ф. Б. Ментальные карты: Конструирование географического пространства в Европе от эпохи
Просвещения до наших дней // Новое литературное обозрение. 2001. № 52. C. 42–61.
3Саид, Эдвард В. Ориентализм. Западные концепции Востока. СПб., 2006.
4Фуко М. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. Работы разных лет. М., 1996. С. 191–
192.
5Саид, Эдвард В. Указ. соч. С. 9.
5
Несмотря на свою довольно высокую политизированность, труд Саида
послужил толчком к более подробной разработке «ментальных карт» вообще
и идеологии путешествия в частности. В 1994 году выходит книга Ларри
Вульфа (Larry Wolff) «Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в
сознании эпохи Просвещения» (русский перевод — 20036), во многом
полемическая по отношению к Саиду, но тем не менее им инспирированная.
В 1999 выходит работа Ивэра Нойманна (Iver Neumann) «Использование
“Другого”. Образы Востока в формировании европейских идентичностей»
(русский перевод — 2004)7. Из исследований, посвященных Балканам, можно
выделить работу Марии Тодоровой (Maria Todorova) «Воображая Балканы»
(1997)8, где ею было сформулировано понятие «балканизм» как своеобразный
извод «ориентализма». Также необходимо упомянуть концепцию «nesting
orientalisms» Милицы Бакич-Хайден (Milica Bakić-Hayden)9, согласно которой
практически любые народы склонны видеть культуры к югу и востоку от себя
как более примитивные, и, таким образом, те, кто создает для себя
«восточного другого», сами могут подвергнуться «ориентализации».
В данной работе идеологическая проблематика также занимает одно из
центральных мест, однако интересует она нас не столько сама по себе,
сколько в связи с поэтикой травелога.
6Вульф Л. Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения. М., 2003.
7 Нойманн И. Использование «Другого». Образы Востока в формировании европейских идентичностей. М.,
2004.
8Todorova M. Imagining the Balkans. New York, 1997.
9 См., например, ст.: Bakić-Hayden, M. Nesting Orientalisms: The Case of Former Yugoslavia // Slavic Review,
Vol. 54. № 4 (Winter, 1995). P. 917–931.
6
По сравнению с большим корпусом исследований, посвященных
идеологическому аспекту травелога, его поэтике посвящено не так много
работ. На русском материале лучше всего исследованы так называемые
«литературные путешествия», причем ученые в основном обращают
внимание на травелоги писателей первого и второго ряда. Также
недостаточно исследован корпус текстов, которые можно условно назвать
«этнографическими путешествиями». О д н о й и з п е р в ы х п о п ы т о к
типологизации путешествий является статья Т. Роболи «Литература
«путешествий», напечатанная в сборнике «Русская проза» (1926)10. Также
нельзя не упомянуть статью Ю. М. Лотмана и Б. А. Успенского «Письма
русского путешественника» Карамзина и их место в развитии русской
культуры»11. В позднесоветское время проблему жанровой характеристики
путешествия разрабатывали В. М. Гуминский12, Е. С. Ивашина13, Н. М.
Маслова14, В. А. Михельсон15, С. Н. Травников16. Для изучения жанровых
особенностей русских путешествий середины XIX века научную ценность
представляет диссертация Е. Г. Проценко «Литература “путешествий” в
России в 1840-1850-е годы»17. Из англоязычных исследований в первую
очередь нужно упомянуть сборник статей «The Cambridge Companion to
Travel Writing»18. Также можно отметить, работы Дэвида Скотта (David
Scott)19 и Перси Адамса (Percy G. Adams)20, Андреаса Шёнле21.
10См. переиздание: «Младоформалисты»: Русская проза / Сост. Я. Левченко. СПб.: Петрополис, 2007.
11 Лотман Ю. М., Успенский Б. А. «Письма русского путешественника» Карамзина и их место в развитии
русской культуры // Лотман Ю. М. Карамзин. СПб., 1997. С. 484 — 564.
12Гуминский В.М. Открытие мира, или Путешественники и странники. М., 1987.
13 Ивашина Е.С. О специфике жанра путешествия // Вестник МГУ. Сер. 9. Филология. 1979. № 3. С. 3–16.
14 Маслова Н.М. Путевой очерк: проблемы жанра. М., 1980.
15 Михельсон В.А. «Путешествие» в русской литературе. Ростов-на-Дону, 1974.
16 Травников С.Н. Путевые записки петровского времени (Проблема историзма): Учебн. пособие. М., 1987.
17 Проценко Е.Г. Литература «Путешествий» в России в 1840-1850-е годы. Дисс. на соис. уч. степ. канд.
филол. н. Л., 1984.
18The Cambridge Companion to Travel Writing. Cambridge: Cambridge University Press, 2002.
19 Scott, D. Semiologies of Travel. From Gautier to Baudrillard. Cambridge, 2004.
20 Adams P. G. Travel Literature and the Evolution of the Novel. Lexington, 1983.
21 Шенле, Андреас. Подлинность и вымысел в авторском самосознании русской литературы путешествий.
1790—1840. СПб., 2004.
7
Итак, можно сказать, что в данной работе мы будем говорить в основном
о связи идеологии (и имагологии) и поэтики и об их взаимном влиянии. Мы
попытаемся определить, как под влиянием идеологии меняются методы
изображения Черногории и черногорцев и, наоборот, как предшествующий
1840-м годам «канон» описания черногорцев влияет на экспликацию
идеологических представлений авторов. Данный период — 40–50-е гг. XIX
века — представляет для нас большой интерес, поскольку именно в это время
под влиянием воззрений славянофилов происходят значительные
трансформации в образе славянина вообще и черногорца в частности.
Наиболее заметно это становится к 50-м годам XIX в., когда в условиях
смягчения цензуры славянофилы получают возможность печатно обсуждать
и формулировать свою концепцию международных отношений (важной
частью которых были идеи единства славянских народов, по крайней мере,
православных). Эта концепция впоследствии влияет уже и на репрезентацию
образа черногорца писателями, не принадлежавшими к славянофильскому
движению.
8
Материалом для нашего исследования послужат опубликованные в 40-е
и 50-е гг. «черногорские» травелоги русских путешественников. Нам
интересно, какое положение Черногория занимает на «ментальной карте»
путешественника середины XIX века, и как взаимное влияние идеологии и
поэтики обуславливает методы изображения черногорцев в травелогах 40-50х гг. XIX в. Актуальность данной работы обуславливается двумя факторами:
во-первых, недостаточной исследованностью материала в приведенном выше
аспекте; во-вторых, в связи с качественными изменениями литературного
проце сса середины XIX века, важное место занимает вопрос о
взаимовлиянии внутри- и внелитературных факторов. Таким образом, целью
нашей работы является определение характерных черт поэтики, мотивов и
образов «черногорского» травелога 1840 — 1850-х годов, связанных с
описанием Черногории и черногорцев; анализ того, как связана поэтика
«черногорского» травелога 1840 — 1850-х годов с эксплицируемой в текстах
идеологией. Исходя из поставленных целей, в наши задачи входит:
провести анализ вышеперечисленных травелогов;
определить особенности их поэтики;
провести анализ «ментальных карт» вышеперечисленных травелогов;
изучить особенности системы топосов, связанных с понятиями
«Черногории» и «черногорца» в 1840-50-х годах XIX века;
сопоставить сделанные выводы с культурно-историческим контекстом
эпохи середины XIX века.
В соответствии с данными задачами работа будет построена следующим
образом:
В первой главе нашей работы мы, обратив внимание на всплеск
южнославянских травелогов в середине XIX века, характеризуем
корпус исследуемых нами текстов и даем краткую характеристику им и
их авторам.
9
Во второй главе мы рассматриваем особенности композиции и систему
повествования в данных текстах и пытаемся объяснить, чем
обусловлена тенденция к усилению публицистического элемента в
данных текстах в 50-х годах XIX века.
Третья глава состоит из трех частей. Первая — вводная — часть
посвящена обзору развития образа черногорца от начала XIX века до
40-х годов. Во второй части мы пытаемся понять, каким образом и
почему меняется место Черногории на карте Европы в представлении
путешественников XIX века. В третьей части анализируется топосы,
связанные с традицией изображения черногорца в середине XIX века, и
исследуются изменения в топической структуре данных образов.
10
Глава 1. Развитие образа «черногорца» с начала XIX века до 40-х годов
В н а ч а л е XIX века опубликованных путешествий по южным
славянским странам было немного. В 1816 г. Павел Петрович Свиньин издает
«Воспоминания о плавании российского флота под командою вице-адмирала
Сенявина на водах Средиземного моря» 22, где дает краткое описание
Черногории. Одним из первых черногорских травелогов — и, пожалуй,
самым известным путешествием по Черногории первой трети XIX века —
были «Записки морского офицера» Владимира Богдановича Броневского 23.
Броневский участвовал во Второй Архипелагской экспедиции и во время
стоянки в Которе совершил поездку в Цетине, тогдашнюю столицу
Черногории, где пробыл три дня.
Вообще Черногория в первой половине XIX века была одной из
наиболее редко посещаемых славянских стран. Этому способствовала, повидимому, территориальная недоступность Черногории (практически
единственный удобный путь тогда — через Котор (Каттаро), который тогда
принадлежал Австрии) и тамошняя неспокойная обстановка: маленькие
стычки как с турками, так и с австрийцами были обычным делом и
периодически разворачивались в полномасштабные войны. Егор Петрович
Ковалевский в 1841 году в предисловии к травелогу «Четыре месяца в
Черногории» писал:
22 Свиньин П. П. Воспоминания о плавании российского флота под командою вице-адмирала Сенявина на
водах Средиземного моря // Сын Отечества. 1816. Ч. 34. № 47.
23 Броневский В. Б. Записки морского офицера в продолжении кампании на Средиземном море под
начальством вице-адмирала Д.Н.Сенявина от 1805 по 1810 год. СПб., 1818-1819. Ч. 1-4.
11
Гибон сказал: «Албания, которую можно видеть с берегов Италии, менее
известна, чем внутренность Америки». Он был прав, особенно применяя
слова свои к Черногории, которая и теперь на географических картах носит
чуждое ей имя Турецкой Албании. Естественные трудности, представляемые
краем, недоверчивость жителей его к чужеземцам и те понятия, которые
составила о нем образованная Европа, заградили путь в Черногорию для
путешественников и искателей счастия, нередко встречаемых в отдаленных
провинциях Азии и Африки. Весьма немногие достигали до Цетина,
местопребывания владыки, и только я один, покровительствуемый народом и
обстоятельствами, проникнул в отдаленные провинции Берди 24.
В 4 0 - х г г . XIX в., однако, происходит всплеск публикаций
«южнославянских» травелогов. Во многом это связано с изменениями в
жанровых характеристиках травелога того времени. Причин тому было
несколько. Во-первых, повышенное внимание к путешествию может быть
обусловлено оформлением ро ссийской этнографии. Во-вторых,
Е. Г. Проценко считает, что одной из причин может быть то, что путешествие
в середине XIX века становится одной из платформ, в рамках которых
обсуждаются социально-политические вопросы:
В 40-е годы — на этапе интенсивного размежевания сил в русской
общественной и литературной мысли по вопросу о путях дальнейшего
развития России — жанр «путешествий» оказался удобным для выявления и
обоснования общественно-политических позиций многих авторов, часто
являвшихся к тому же видными общественными деятелями. В этот период
проблема «Россия и Запад» обсуждалась так остро, как никогда прежде.
Многочисленные «путеше ствия» спо собствова ли, в частно сти,
формированию в русской публике определенных (и зачастую полемически
ориентированных) представлений о Европе 25.
24 Ковалевский Е.П. Четыре месяца в Черногории // Ковалевский Е.П. Собрание сочинений: В 5 т. Т. 4.
Черногория и славянские земли. СПб., 1872. С. 3
25 Проценко Е. Г. Литература «путешествий» в России в 1840–1850-е годы. Дисс. на соиск. уч. ст. канд.
филол. н. Л., 1984. С. 37.
12
Развитие южнославянского травелога в первую очередь связано с
возникновением и развитием славянофильского движения: большая часть
опубликованных в 1840–1850-е годы путешествий по южнославянским
странам принадлежит его участникам. В это время, например, были
оп убл и кован ы п утевые заметки по Бо снии А.Ф. Гильфердинга26,
«Путешествие по землям западных и южных славян» В. А. Панова 27 (1844) и
др. Также, по-видимому, на актуальность балканской темы вообще и
«южнославянской» в частности повлияли назревающие войны южных славян
за независимость, борьба России с Турцией и Австрией за влияние на
Балканах и, позже, Крымская война 1853–1856 гг.
«Черногорские» травелоги также не оказались исключением из общего
правила. В 1841 году выходит отдельным изданием «Четыре месяца в
Черногории» Е. П. Ковалевского28. Ковалевский Егор Петрович (1809 – 1868) —
горный инженер, дипломат, путешественник, писатель, директор азиатского
департамента МИДа в 1856 – 1861 гг., один из основателей в 1859 г.
Литературного фонда («Общества для пособия нуждающимся литераторам и
ученым»). Больше всего Ковалевский известен своей работой «Граф Блудов и
его время» (1866) и путешествиями, самые известные из которых —
«Странствователь по суше и морям» в 3-х частях (СПб., 1843–1845), где
описаны путешествие по Средней Азии, Карпатам и Болгарии, и
«Путешествие во внутреннюю Африку» (СПб., 1849).
26 Гильфердинг А. Ф. Босния. Путевые заметки: (Письма к А. С. Хомякову) // Русская беседа. 1858. № 1–4;
1859. № 1–2.
27 Панов В. А. Путешествие по землям западных и южных славян. Ч. 1. Которский округ в Далмации. М.,
1844.
28 Ковалевский Е. П. Четыре месяца в Черногории. СПб., 1841.
13
В Черногории Ковалевский бывал неоднократно: в 1837 г. по просьбе
владыки Черногории Петра II Негоша он был направлен туда для поиска
золотоносных отложений и провел там около четырех месяцев; после, в 1853
г., был послан уже в качестве дипломата, чтобы вместе с представителем
австрийского правительства начать мирные переговоры между Черногорией и
Турцией. Записки о путешествии 1837 г. легли в основу «Четырех
месяцев...»29.
29 См.: Баскаков В. Н. Ковалевский Егор Петрович // Русские писатели. 1800–1917. Биографический
словарь. Т. 2. Г–К. М., 1992. С. 576–577.
14
В 1845 году в № 7-8 журнала «Москвитянин», были опубликованы
«Отрывки из дневных записок во время путешествия по Далмации в 1843
году»30
Ф . В. Чижова. Федор Васильевич Чижов (1811–1877) —
предприниматель, публицист и искусствовед, с 1858 г. — издатель журнала
«Вестник промышленности». До 40-х гг. он был профессором математики
Петербургского университета, в 1840 г. Чижов оставляет университет и
уезжает за границу. С 1840 по 1847 г. он практически все время живет за
границей, преимущественно в Италии. В 1842 г. Чижов знакомится с
Н. М. Языковым, от которого он узнаёт о славянофилах, зиму 1842–1843 гг.
они живут в одном доме. Чижов в это время занимается историей искусств и
собирает материалы для книги по истории Венецианской республики. Чтобы
осмотреть бывшие владения Венеции, он затевает свое первое путешествие
по славянским землям: путешествие длилось с конца июля по начало
сентября 1843 г. и охватило территории Истрии, Далмации и Черногории. В
этом же году он знакомится с Василием Елагиным, сводным братом
славянофилов Ивана и Петра Киреевских, и со славянофилом Александром
Поповым. В августе 1844 г. Чижов ненадолго едет в Перой (Истрия), куда он
доставил церковную утварь и богослужебные книги для местной
православной церкви. С мая по август 1845 г. Чижов совершает большое
путешествие по Балканам с целью собрать материал для книги по истории
южных славян. В это путешествие он посетил Словению, Хорватию,
Военную Границу, Словакию и Сербию и через Будапешт, Вену и Польшу
вернулся в Россию. В 1846 г. Чижов едет в Москву, где знакомится с другими
членами кружка славянофилов. В 1847 г. он еще раз посетил Истрию, и после
этого в славянских странах он уже не был. В мае 1847 г. на въезде в Россию
по подозрению в причастности к Кирилло-Мефодиевскому обществу, он две
недели проводит под следствием в Третьем отделении и в июне уезжает в
ссылку на Украину. В 1857 г. Чижов переезжает в Москву и получает
разрешение на издание журнала «Вестник промышленности» (начал
30 Чижов Ф. В. Отрывки из дневных записок во время путешествия по Далмации в 1843 году //
Москвитянин. 1845. № 7–8.
15
издаваться в 1858 году). Тогда же (в 1857 г.) в славянофильском журнале
«Русская беседа» (№ 1–2) опубликован травелог Чижова «Записки
путешественника по славянским странам». В 60-е годы и позже занимается в
основном предпринимательством, но также, например, участвовал в издании
газеты Ивана Аксакова «День» (1861 – 1865)31.
В 1847 г. отдельным изданием было опубликовано «Путешествие в
Черногорию» Александра Николаевича Попова32 (А. Н. Попов — историк,
славянофил, в Черногории был в 1842 г. в рамках большого путешествия по
славянским странам). В 1835 г. Попов поступил на юридический факультет
Московского университета. Там он был товарищем К.С. Аксакова,
Ф.И. Буслаева, Д.А. Валуева, М.Н. Каткова, Ю.Ф. Самарина, старших
сыновей графа С.Г. Строганова Александра и Павла. Там же Попов сблизился
с членами нарождавшегося в то время кружка славянофилов. Наиболее
близок и дружен он был с А.С. Хомяковым, Ю.Ф. и Д.Ф. Самариными,
семейством Елагиных, В.И. Пановым, Д. А. Валуевым, Аксаковыми,
Кириевскими, позднее с А.Ф. Гильфердингом.
В 1842 г., после получения магистерской степени, Попов отправился в
двухлетнее путешествие по Европе, побывав в Германии, Италии, Франции,
Австрии, Черногории.
В 1845 г. Попов поступил в 1-й департамент Сената, а с 1846 г. и до
конца жизни прослужил во II отделении Собственной Его Императорского
Величества канцелярии, которое занималось кодификационно-правовыми
вопросами.
Во время своей службы Попов участвовал в издании памятников
русской истории, занимался научной деятельностью в и написал несколько
работ исторического, историко-юридического и искусствоведческого
характера.
31См.: Сурнина Е. А. Ф. В. Чижов — журналист (журнал «Вестник промышленности», газета «Акционер»).
Дисс. на соиск. уч. ст. канд. филол. н. М., 2010.
32 Попов А. Н. Путешествие в Черногорию. СПб., 1847.
16
Многие годы он был действительным членом Общества истории и
древностей российских при Московском университете, а также
действительным членом Русского географического общества.
Также он работал в Русском историческом обществе. Основным
результатом этой работы явилось издание «Сборника» фундаментальных
исторических документов и материалов.
7 декабря 1873 г. Попов был избран членом-корреспондентом Академии
наук по разряду историко-политических наук Историко-филологического
отделения.
При жизни ему удалось в «Журнале Министерства народного
просвещения» опубликовать статью «Сношения России с европейскими
державами перед Отечественною войною 1812 года» — большой фрагмент,
который впоследствии стал рассматриваться как первый том монографии о
войне 1812 года, и три фрагмента в журналах «Русский архив» и «Русская
старина»: «Москва в 1812 году», «Французы в Москве в 1812 году» и «От
Малоярославца до Березины» (публикация последнего фрагмента
завершилась в ноябре 1877 г.).
Три первых фрагмента были высоко оценены критикой и удостоены
Уваровской премии за 1877 г.33
33 См.: Никитин С.А., Савицкий В.В. Русский историк А.Н. Попов и его монография «Отечественная война
1812 года» // Отечественная война 1812 года. Источники. Памятники. Проблемы: Материалы XV
Международной научной конференции (Бородино, 9-11 сентября 2008 г.). Можайск, 2009.
17
В 1856 г. начинает издаваться славянофильский журнал «Русская
беседа» (1856–1860), в нем в № 1–2 за 1857 г. были напечатаны «Заметки
путешественника по славянским землям» Чижова34. В том же журнале в № 1
(1858) и № 5 (1859) напечатан еще один травелог Ковалевского, «Путевые
записки о славянских землях» 35. Он состоит из двух частей: первая написана
в мемуарном ключе и в обобщенном виде описывает дорогу от Триеста до
Каттаро. Вторая часть представляет собой воспоминание о конкретной
поездке Ковалевского в 1853 году, когда, после нападения Омера-паши на
черногорцев, он был отправлен туда комиссаром и вел мирные переговоры.
Если рассмотреть эти тексты, можно выделить несколько траекторий,
по которым движутся «черногорские» травелоги в 40-50-х гг.. Во-первых, это
изменения на уровне композиции. Во-вторых, это изменения
имагологической структуры текста, которые выражаются в основном на
мотивном уровне. В соответствии с выдвинутыми предположениями будет
строиться работа.
34 Чижов Ф. В. Заметки путешественника по славянским странам // Русская беседа. 1857. № 1–2.
35 Ковалевский Е. П. Путевые записки о славянских землях // Русская беседа. 1858. № 1; 1859. № 5.
18
Глава 2. Путешествия в Черногорию в контексте типологических
особенностей русского травелога середины XIX века. Изменения в
структуре текстов.
К 40-м гг. XIX в. русский травелог претерпевает некоторые изменения
по сравнению с ранней традицией путешествия. Е. Г. Проценко в своей
диссертации говорит о переплетении нескольких типов путешествия. В
первой четверти XIX века наблюдается «резкая поляризация типологических
разновидностей жанра»36: вместе с распространением «сентиментального
путешествия» наблюдается «максимально возможный отход литературной
разновидности жанра от принципов, оснований и традиций научнодокументального описания путешествия» 37. После «Писем русского
путеше ственника» Н. М. Карамзина т радиция «чувствительного
путешествия» медленно сходит на нет и к 20-30-м годам XIX века сводится к
набору клише. К этому же времени относится распространение в русской
литературе романтического «путешествия» (одним из наиболее удачных
примеров которого являются «Кавказские очерки» А. А. БестужеваМарлинского) и зарождение и складывание поэтики реалистического
«путешествия» (Проценко связывает начало и одновременно пик этого типа
травелога с «Путешествием в Арзрум» А. С. Пушкина).
В 40-х гг. XIX в., однако, на типологические характеристики травелога
начинает влиять поэтика натуральной школы и в целом «реалистической
художественной прозы 40-х годов с ее тяготением к очерководокументальным принципам изложения»38. Выражается это, по мнению
Е. Г. Проценко, в первую очередь в более тесной связи «путешествий» с
очерковой традицией.
36Проценко Е. Г. Указ. соч. С. 97.
37Там же.
38Там же. С. 151.
19
С одной стороны, с сороковых годов можно говорить о большой
историко-этнографической насыщенности путешествий. В связи с
зарождением и развитием в России этнографии и осмыслением роли
путешествия критикой резко возрастает роль элемента научности. Как пишет
Е. Г. Проценко,
Требования критики предполагали необходимость объективного подхода к
изучению страны и, в частности, изучения социальных, экономических и
других проблем ее, предполагали осмысление этих проблем на основе
точного знания фактов, а также всестороннюю эрудицию авторапутешественника, знание исторических особенностей развития данной
страны, наконец, умение подмечать наиболее характерное в нравах народов
разных стран39.
Особенно познавательная функция становится важна, когда дело
касается малоизвестных стран. В это же время большое значение
приобретают оформляющиеся в это время категории народа. Необходимость
насколько это возможно полного описания страны порождает стремление
автора к объективности при сохранении личного взгляда. Так,
сентиментальная модель путешествия (уже к тому времени сильно
и з м е н и в ш а я с я и , к а к п о к а з ы в а е т Е . Г. Проценко, «заметно
трансформированная влиянием романтической поэтики»40) сближается и
смешивается с моделью научного путешествия. Одна из главных, по
Е. Г. Проценко, характеристик путешествия 40-х 50-х годов XIX века —
сближение травелогов, в основе которых лежит «субъективно-личное начало»
(традиция, идущая от «Писем русского путешественника» Карамзина и
«чувствительных» путешествий), и травелогов научно-познавательного
характера.
39Проценко Е. Г. Указ. соч.С. 25.
40Там же. С. 98.
20
Во-вторых, одним из важнейших требований к путешествиям в это
время становится «требование непременного отражения современной жизни
посещаемых стран, их насущных общественных проблем»41. Путешествия
часто становились площадкой для социально-политической полемики,
способом описать и выразить свои взгляды на современные события: «жанр
“путешествий” оказался удобным для выявления и обоснования
общественно-политических позиций многих авторов, часто являвшихся к
тому же видными общественными деятелями. В этот период проблема
“Россия и Запад” обсуждалась так остро, как никогда прежде.
Многочисленные “путеше ствия” спо собствовали, в частно сти,
формированию в русской публике определенных (и зачастую полемически
ориентированных) представлений о Европе»42. Публицистичность таким
образом становится одной из характерных черт травелогов середины века.
Часто эта публицистичность находит свое выражение в форме очерка.
41Проценко Е. Г. Указ. соч. С. 25.
42Там же. С. 37.
21
Черногория, как мы уже говорили, была практически неизвестна
русскому читателю, поэтому неудивительно, что «ранние» травелоги 40-х
годов тяготеют к внедрению в текст очерковых фрагментов. При этом, по
сравнению с «черногорскими» травелогами 50-х годов, видно стремление
а вто р о в в ы с т р о и т ь т е кс т ка к п о ве с т во ват е л ь н ы й н а р р ат и в и
сконцентрировать внимание более на самом путешествии, нежели на
рассуждении на славянскую тему. Во второй половине 40-х годов, когда
славянский вопрос приобретает большую огласку (в дискуссии славянофилов
и западников о народности южные славяне имели большое значение для
славянофильских теорий социально-исторического развития), ситуация
меняется. Применительно именно к «черногорским» травелогам можно
говорить о тенденции перехода от повествовательного нарратива как
организующего стержня текста к социально-историческим, социальнофилософским, историко-философским обобщениям, во-первых. Во-вторых, в
тексте появляется все больше публицистических элементов, «путешествие»
становится орудием полемики как с западниками, так и — особенно в 50-х
годах — с действиями правительств (как русского, так и западных) в
отношении Черногории в частности и славянских Балкан вообще.
23
Так, ранние травелоги 40-х годов (путешествия Ковалевского 1841 г. и
Чижова 1845 г.) строятся в формате дневника и представляют собой
повествовательный нарратив, разделенный у Ковалевского на главы по месту
пребывания. У Чижова глав нет, повествование делится по записям в
дневнике (с подписью места и даты или просто даты). Социальноисторические и этнографические описательные вставки таким образом как
бы нанизываются на нарратив, но не доминируют над ним.
24
Самый ранний из рассматриваемых нами травелогов — «Четыре
месяца в Черногории» Е. П. Ковалевского — был написан и издан в 1841 г. по
материалам поездки 1837 г. Текст построен в форме дневника и представляет
собой повествовательный нарратив, разделенный на главы по месту
пребывания рассказчика. Сюжетообразующую роль здесь играет само
передвижение автора в пространстве, в итоге выстраивается линейный
сюжет, на который нанизываются очерково-описательные вставки
исторического, этнографического или лирико-философского характера. Часто
встречается прием “mise en abyme”, или «рассказ в рассказе», когда ктонибудь из случайных знакомых или попутчиков рассказывает повествователю
легенду или исторический анекдот. В этих же фрагментах появляются
элементы сказа. Исключение составляют главы: Гл. 2, «Цетин и нынешнее
правление Черногории», Гл. 3, «Нынешний и святопочивший владыки
Черногории», Гл. 7, «Историческое обозрение Черногории», Гл. 13,
«Поединки и кровомщение», Гл. 20, «Общее обозрение Черногории»,
представляющие собой цельные очерки. Сюда же можно добавить т.н.
«Прибавление», «Геологический очерк Черногории». Схожим образом
построен и опубликованный в 1845 г. травелог Ф. В. Чижова «Отрывки из
дневных записок во время путешествия по Далмации в 1843 году».
25
В «Путешествии в Черногорию» Попова (1847) уже, во-первых,
проявляется тенденция к сворачиванию нарратива, во-вторых, растет
публицистический пафос травелога. Одной из целей его поездки было
изучить историю Черногории. Важно, что для него, в противовес
Ковалевскому, Черногория важна не столько сама по себе, сколько как одна из
славянских стран. Необходимостью изучения истории славянских народов и
их современного состояния и обусловлен публицистический пафос
«Путешествия...»43:
43 Вообще сетования на недостаточное знакомство русских читателей со славянами было одним из общих
мест славянофильских этнографических текстов. Ср., например, предисловие к путешествию Гильфердинга.
26
Причина общего равнодушия, кажется, зависит от того, что мы еще мало
знаем прошлую историю и современный быт племен нам однородных. А это,
в свой черед, зависит от того, что мы мало знаем и свою прежнюю историю,
и современное наше положение. <...> С большим развитием народного
самосознания и вопрос славянский более привлечет к себе наше внимание и
более возбудит участия. Теперь нам остается только знакомиться с
современным бытом славян и прошлою их историею. С этою целию
составлено предлагаемое сочинение из тех сведений, которые удалось автору
собрать во время путешествия в Черногорию в 1842 году 44.
44 Попов А. Н. Путешествие в Черногорию. СПб., 1847. С. XVIII.
27
Таким образом, цель «путешествия» Попова — написать и преподнести
читателю именно исторический очерк, поэтому собственно путешествие
(которое строится как повествовательный нарратив) и очерк истории
Черногории четко разделены. «По следовательно-маршрутное» 45
повествование обрамляет очерковую часть, из семи глав повествовательных
здесь всего три (по сути — две с половиной), и занимают они около пятой
части всей книги. Это первая, предпоследняя и последняя главы, и они
описывают приезд Попова в Цетин и, соответственно, его отъезд (Глава 1.
Приезд в Рагузу, дорога от Рагузы до Каттаро и оттуда до Цетина; знакомство
с владыкою Черногории. Глава 6. Отъезд из Цетина, Нахия рецкая,
Скутарское озеро, рассказ о битвах под Жабликом, Черница, походы чет и
переезд в Приморье. Глава 7. Приморье, суеверные предания, сохранившиеся
в Черногории, отъезд.). Таким образом нарратив обрамляет весь остальной
текст (по сути — исторический трактат), и держит его в рамках травелога.
Это необходимо, во-первых, для того, чтобы удержать текст в рамках
путешествия; во-вторых, чтобы благодаря нарративному обрамлению придать
путешествию занимательности; в-третьих, чтобы возникла «рамочная»
композиция, которая подводит читателя к очерку черногорской истории и
после помогает логично завершить путешествие отъездом из страны. Этот
принцип работает как на уровне всего текста, так и внутри глав: часто
повествовательный нарратив помогает ввести «внутренние» очерковые
фрагменты. Например, в Главе VII, которая представляет собой рассказ о
горном переходе в Кастель-Ластву и отъезде из Черногории, значительное
место занимает очерк черногорских «суеверий», который также вводится с
помощью нарратива: «Вечером, гуляя с моим хозяином в его саду, нечаянно
мы заговорили о суевериях, существующих у черногорцев и приморцев.
Постараюсь передать собранные мною сведения об этом предмете»46.
45Термин Е. Г. Проценко.
46 Попов А. Н. Путешествие в Черногорию. СПб., 1847. С. 211 – 212.
28
Тексты 50-х годов (травелоги Чижова 1857 г. и Ковалевского 1858–
1859 гг.) продолжают тенденцию к сворачиванию нарратива. «Записки
путешественника по славянским землям» Чижова, опубликованные в 1857 г. в
«Русской беседе», основаны на дневниковых записях Чижова за 1843 и 1844
гг., но ими далеко не исчерпываются. Вообще сам Чижов уже в предисловии
пишет:
Во многих из славянских стран я бывал по нескольку раз, но, не имея в виду
изучения страны <…>, я не заботился о собрании подробных сведений:
иногда я вел дневник, иногда же делал только общие заметки. Поэтому я буду
так же и передавать узнанное мною о славянах, иногда в виде общих
описаний страны, иногда в виде непрерывного путешествия. 47
В итоге дневниковая структура ранних текстов Чижова разрушается
почти во всем тексте «Записок…», и большую часть текста составляют
описания географические, этнографические, исторические экскурсы,
изображение амфитеатра в городе Пола, рассуждения Чижова о местной
экономике, о земледелии и т.д. Но главное место здесь занимает изложение
теорий Чижова о славянском братстве, о судьбе славянства и о различии
между славянами и неславянами. Они рассеяны по всему тексту и составляют
смысловой центр повествования. Нарративные же части здесь используются
скорее для того, чтобы облегчить переход между темами (повествователь
перемещается — новая тема).
47 Чижов Ф. В. Заметки путешественника по славянским странам // Русская беседа. 1857. № 1. С. 8.
29
У Ковалевского текст делится на две части. Первая опубликована в № 1
«Русской беседы» за 1858 год. Повествование здесь выдерживается в
мемуарном ключе и тяготеет скорее к описательным текстам. Травелог
представляет собой очерки городов и их истории с редкими нарративными
вставками, которые в основном носят иллюстративную функцию и вводятся
выражениями типа «Однажды…», «Всякий раз, когда я был…» и т.п. В тексте
практически нет указаний на конкретное время событий (событие служит для
иллюстрации типа). Употребляется в основном настоящее время,
используются обращения к читателю и советы путешественникам, например:
«Если хотите унести из Зары более приятные впечатления, взойдите на
старинную башню, находящуюся возле дома генерал-губернатора» 48.
Получается, «Путевые заметки…» представляют собой очерки об отдельных
городах и окрестных народах. Переходы между главами и городами есть не
всегда, обычно переходом служит нарратив об особо запомнившейся поездке
или сама возможность передвижения, например, описание маршрута
парохода:
48 Ковалевский Е. П. Путевые записки о славянских землях // Русская беседа. 1858. № 1. С. 9.
30
В первый раз пароход останавливается в Лессино, но только на полчаса. Это
небольшой городок, тысячи в две с половиною жителей, но очень богатый.
<…> Затем часу в 4-м вечера на другой день, т.е. часов через 48 по выходе из
Триеста, приезжают в Зару.49
Друг с другом эти фрагменты не пересекаются, нет какой-то одной
линии повествования. По сути, здесь Ковалевский создает своего рода
путеводитель по славянской Адриатике, он начинается в Триесте и
заканчивается — первая его часть — в Катаро (сейчас Котор), портовом
городе на границе с Черногорией.
Вторая часть «Путевых записок» опубликована в № 5 «Русской беседы»
(1859). Здесь уже речь идет о конкретной командировке Ковалевского в
Черногорию: в 1853 г., после нападения Омера-паши на черногорцев, он был
отправлен туда комиссаром и вел мирные переговоры. С самого начала резко
меняется повествование; по сравнению с первой частью, появляется
конкретное время:
49 Там же, С. 5.
31
Война была в полном разгаре. Черногория, чуть не в двадцатый раз после
падения Сербского царства на Косовом поле, отстаивала свою независимость
против турецких войск. <…> Черногорцы дрались один против четырех;
исход войны был, конечно, неизвестен; но они решились скорее погибнуть,
чем уступить свою свободу. <…> Как ни торопился я, однако все-таки около
десяти дней проехал от Петербурга до Каттаро. На день остановился в Вене, и
то чтобы видеться с графом Буолем, представиться императору и получить
дальнейшие наставления… 50
50 Ковалевский Е. П. Путевые записки о славянских землях // Русская беседа. 1859. № 5. С. 1.
32
Повествователь опять проходит тот же самый путь: Триест — Зара
(Задар) — Рагуза (Дубровник) — Кастель-Ново — Каттаро (теперь уже с
указанием на конкретное время действия) и продолжает его через Будву,
Пастровичи и турецкий Антивари (Бар), Скутари (Шкодер), по Скутарскому
озеру и в Подгорицу, где проходили переговоры. Если первый текст можно
было определить как описательный очерк с вкраплениями нарративных
фрагментов, во второй части основное место занимает повествовательный
нарратив с очерковыми вставками, но при этом текст приобретает черты
политического памфлета. Приведем цитату оттуда:
Трудно дать правильную организацию стране, не обеспечив ей даже
физического существования. Предоставьте свободной исход ее деятельности,
и она, конечно, променяет ружье на менее безопасное орудие для добывания
средств жизни.. Разбейте же эти железные затворы черногорцев; дайте им
море, дайте хоть один порт, куда бы они могли безбоязненно, во всякое время,
привозить скудные свои произведения и где бы могли запасаться всем
необходимым для первых своих потребностей. 51
Подобное обилие императивов сложно представить как в тексте 1841 г.,
так и в тексте 1858 г.
Таким образом, можно говорить о переходе от исторического очерка
как дополнения к нарративу к нарративу как вспомогательному элементу,
который поддерживает текст в статусе «путешествия».
51Там же. С. 12.
33
Сходным образом меняется направленность авторской интенции. Для
первого черногорского травелога Ковалевского характерен тон светской
беседы:
Вступая в непринужденный разговор с читателями, Ковалевский в то же
время проявляет к определенной их категории снисходительно-ироничное
отношение. Он как бы третирует читателя, которому скучны долгие
отступления от собственно дорожных приключений, который не способен
понять эмоционально выраженное восхищение автора народными легендами
и балладами52.
В славянофильских травелогах 40-х годов («Путешествие в
Черногорию» Попова и «Отрывки из дневных записок...» Чижова) меняется
роль повествователя, теперь его цель — не просветить и развлечь, а
просветить и склонить на свою сторону. Уже Попов прямо эксплицирует это в
своем введении:
Теперь нам остается только знакомиться с современным бытом Славян и с
прошлою их истоpиeю. С этою целию составлено предлагаемое сочинение из
тех сведений, которые удалось автору собрать во время путешествия в
Черногорию в 1842 году»53.
К концу 50-х годов эта тенденция только усиливается. Во-первых, у
славянофилов появляется свой печатный орган — журнал «Русская беседа».
Во-вторых, усложняется политическая ситуация на Балканах. Вследствие
этого увеличивается степень публицистичности в черногорских травелогах, о
чем уже было сказано выше.
52Проценко Е. Г. Указ. соч. С. 137-138.
53Попов А. Н. Путешествие в Черногорию. СПб., 1847. С. XVIII.
34
Глава 3. Черногория на карте. Образ черногорца.
К началу XIX века в русском сознании уже складывается своеобразный
образ «черногорца», который пока еще довольно сложно отделить от образа
«серба» или от собирательного образа «турецких славян». Этот образ
складывался в о сновном под влиянием про светительских
народоописательных традиций XVIII века на пересечении двух моделей
этноса: «географической», сложившейся под влиянием в первую очередь Ж.Б. Дюбо и Ш.-Л. Монтескье, где совокупность свойств, приписываемых
народу, выводится из его географического положения, и «этнической», где
действует «генетическая метафора», которая строится на «на допущении, что
народы, происходящие от одного предка, должны иметь сходные свойства»54.
Как пишет историк этнографии Ю. Л. Слёзкин,
…главной заботой эпохи Просвещения был порядок внутри рода
человеческого. Люди были организованы в народы, и каждый народ
необходимо было детально (а, значит, достоверно) описать, чтобы установить
форму «естественного общества» и проследить за ростом наук и искусств.
Каждое описание «народа» предполагало определенную — но редко
обсуждавшуюся — структуру общественного существования (от рождения до
смерти); составив каталог всех ингредиентов человеческой жизни одного
народа, ученый знал «все» и мог переходить к описанию другого народа 55.
Таким образом создается довольно статичная картина мира, где каждый
народ обладает определенным, также статичным набором характеристик.
54 Куприянов П. С. Представления о народах у российских путешественников начала XIX в. //
Этнографическое обозрение. 2004. № 2. С. 32.
55 Слёзкин Ю. Л. Естествоиспытатели и нации: русские ученые XVIII века и проблема этнического
многообразия // Российская империя в зарубежной историографии. М.: 2005. С. 123.
35
О б р а з ч е р н о г о р ц а ( ко т о р ы е т о гд а ч а с т о о б ъ е д и н я л и с ь
путешественниками с другими южными славянами под именем «сербов» или
«задунайских славян») в начале XIX века строился в основном по лекалам
руссоистского типа «благородного дикаря» — человека, не испорченного
цивилизацией. Для него характерен целый комплекс иногда противоречивых
черт — жестокость, необразованность, воинственность, но при этом
внутреннее благородство, единение с природой, чистота нравов, доброта и
почитание старших: «Храбрый в бою, он нежен в семье. Независимость
сочеталась с простым существованием и здоровым наслаждением дарами
природы. Индеец, короче говоря, жил жизнью свободы, простоты и
невинности»56. Второй вариант репрезентации был связан с антиквизацией
южных славян и «питался метафорой Спарты либо образами былинной
старины»57. Так, например, в описании Черногории, сделанном
В. Г. Броневским в «Записках морского офицера», можно увидеть черты
обоих типов:
56Федин А. Ф. Идея «благородного дикаря» в «Иезуитских реляциях» XVII в. // Диалог со временем. 2010.
№ 32. С. 68.
57Белов М. В., Русские путешественники и дипломаты на Балканах в первой половине XIX в.: типология и
эволюция описательных стратегий // Человек на Балканах глазами русских. СПб.: 2011. С. 52.
36
Не стану входить в подробности гостеприимства черногорцев; оно должно
удивить и русского, но скажу, что наиболее сделало на меня впечатление. Я
видел Спарту (курсив здесь и далее наш — Е. О.), видел в полном смысле
слова республику, отечество равенства и истиной свободы, где обычаи
заменяют закон, мужество стоит на страже вольности, несправедливость
удерживается мечом мщения, удивлялся возвышенности духа, горделивости и
смелости того народа, которого имя наводит страх всем их соседям. Образ же
их жизни, неиспорченность нравов и отчуждение всякой роскоши истинно
достойны всякой похвалы. Три дня, проведенные мною между ими, я, так
сказать, перенесен был в новый мир и познакомился с предками моими 9-го и
10-го столетия, видел пред собою простоту патриаршеских времен, беседовал
с Ильей Муромцем, Добрыней и другими богатырями нашей древности.
Дикость характера, жестокость против неприятелей побуждает их весть
беспрерывную войну против всех соседей, ибо, довольствуясь своими
произведениями и не имея в них надобности, находят для себя оную
полезным упражнением. Сей обычай, проистекающий от необразованности,
перевешивается чистотой нравов,
повиновением к родителям
семейственным счастьем»58.
58 Броневский В. Б. Записки морского офицера… Ч. 1. СПб., 1836. С. 192–193.
37
и
Образ «благородного дикаря» сохраняется в описании черногорцев
вплоть до 40-х гг. XIX в. В 20-30-е гг. он несколько сближается с
романтиче ской топикой и приобретает «ориентальные» черты.
Примечательно, что тогда же южнославянская тема начинает возникать в
художественной литературе («Песни западных славян» Пушкина, Вулич
Лермонтова). В. В. Мароши в статье «Сербский и кавказский тексты русской
литературы» утверждает, что для «балканского текста» в XIX в. начинают
применяться те же приемы, которые активно применялись для изображения
кавказских горцев:
…в России в XIX в. уже была своя «бесконечная война» — Кавказская,
получившая продолжение в конце ХХ в. Ее можно сравнивать с балканскими
войнами в силу длительности, схожести рельефа и климата, столь
контрастных по отношению к равнинной России, этнической пестроты и
аграрной от ст ало сти нас еления, конфе ссионального конфликт а
(мусульманство и христианство), к которому на Балканах добавляются еще и
вражда между православными сербами и католиками-хорватами; жестокости
конфликтующих сторон, наконец, экзотичности, свойственной скорее
культуре Востока, чем европейским Балканам. Эта очевидная историческая и
экзотическая параллель крайне значима для «балканского текста» в русской
литературе: сербы тоже предстают в нем дикими и бесстрашными
«православными горцами», которые борются за свою свободу от Турции и
Австро-Венгрии. Романтизация сербов разворачивалась по тем же
фигуративным и мотивным линиям, что и поэтизация «гордых сынов
Кавказа»59.
59 Мароши В. В. «Сербский» и «кавказский» тексты русской литературы: мотивы, тропы и архетипичность
персонажей // Критика и семиотика. 2012. Вып. 16. С. 298–299.
38
Мароши выделяет основные мотивы, сопутствующие как кавказскому,
так и балканскому текстам: «стремление к свободе, героизм, богатырство,
необыкновенная преданность вере, своему роду, народу и Родине, разлука с
ней (с ерб в изгнании, за границей), дико сть, бе стиализация,
самоотверженность в бою с превосходящим противником, игра на равных со
смертью, мобильность персонажа»60. Эти же мотивы используются при
описании черногорцев.
60 Там же. С. 299.
39
С 40-х гг., однако, этот набор признаков начинает меняться. Образ
«благородного дикаря» начинает перестраиваться в соответствии со
славянофильскими представлениями о черногорцах как членах
идеализированного славянского братства.
Для начала рассмотрим, как разные авторы классифицируют и
разделяют черногорцев и окружающие их народы. Самый ранний из
рассматриваемых нами травелогов — «Четыре месяца в Черногории»
Ковалевского (1841). Как справедливо отмечает Е. Г. Проценко,
…идеи, во многом близкие к славянофильским, окрашивают и отчасти даже
организуют описание Черногории и характеристику ее народа <у
Ковалевского — Е. О.>. Он стремится подчеркнуть родство, близость двух
славянских народов61.
Но при этом для Ковалевского не существует какой-либо особой
славянской общности, он мыслит в категориях «Запад — Восток», и
Черногория для него скорее экзотическая азиатская страна, сродни
романтическому Кавказу. «Славянство» для него — один из рядовых
признаков, и место народа на «карте» определяется скорее культурными
сходствами и отличиями.
Ковалевский, в отличие от славянофилов Попова и Чижова,
неоднократно упоминает о «восточных» чертах черногорцев, употребляя те
топосы, с помощью которых обычно описывались турки. Ковалевский
неоднократно сравнивает черногорцев с казаками, с киргизами, с горными
народами и азиатами вообще:
61Проценко Е. Г. Указ. соч. С. 94.
40
Простое, патриархальное обращение возвышало его <Петара I Негоша — Е.
О.> характер и, соединенное с даром сильной и убедительной речи, увлекало
за собою собеседников, которые никогда не замечали проглядывавшей в его
орлином взоре недоверчивости, отличительной черты черногорцев и вообще
всех восточных <курсив здесь и далее мой — Е. О.> народов;62
…жена не приносит с собою приданного в дом новой семьи, и нередко она
покупается как между азийскими народами;63
…чета — неприятельский набег, почти то же, что баранта киргизов; 64
…черногорцы, как все азиатцы, ничему не удивляются или, лучше сказать,
никогда не выказывают своего удивления: им все обычно». 65
Ковалевский по стоянно подчеркивает параллелизм между
черногорцами и окружающей их природой:
Время протекло обычной чередою: те же труды и заботы, та же борьба с
дикою природою, которой тайн допытывался я; то же отдохновение в кругу
народа дикого, но вместе прекрасного в его первобытной простоте. 66
62Ковалевский Е.П. Четыре месяца в Черногории // Ковалевский Е.П. Собрание сочинений: В 5 т. Т. 4.
Черногория и славянские земли. СПб., 1872. С. 17.
63 Там же, С. 37.
64 Там же, С. 25.
65 Там же, С. 127.
66 Там же, С. 36.
41
Если рассматривать пространство, представленное в травелогах, можно
выделить две модели оппозиции, по которым выделяются группы населения
и, соответственно, выделяются «черногорские» земли: «этническая»
(славянский — неславянский по поисхождению, сюда же входит язык) и
«конфессиональная» (христиане — мусульмане, православные —
неправославные). В «Четырех месяцах...» репрезентируются обе оппозиции,
но определяющее значение все-таки имеет оппозиция «славянский —
неславянский». Ковалевский говорит об итальянском влиянии на приморские
города и называет иногда количество православных, католиков и магометан,
но никаких выводов из этого не делает.
В славянофильских травелогах определяющее значение имеет
сочетание обоих признаков, и противопоставление строится по схеме
«православные славяне — все остальные». Таким образом, более ранняя
дихотомия «Восток — Запад» меняется на трехчленную схему «Восток —
Славянство — Запад», где славяне противопоставляются и тем, и другим.
Важно причем именно сочетание обоих признаков: и этнического, и
конфессионального. Так, приморские славяне-католики называются
«итальянцы» или «венецианцы» и из «славянства» уже даже номанативно
исключаются. Особенно сильно это эксплицируется у Попова. Так, например,
он описывает Рагузу (Дубровник), подавляющая часть населения которой
исповедовала католичество:
Рагуза более всех поддалась чуждому влиянию. <…> Развилась аристократия,
замолкла общинная славянская жизнь и народ стал жалким данником своих
соотечественников: католическая пропаганда проникла вместе с
итальянскими нравами, — почти все жители Рагузы изменили старой вере,
как называют сами далматические католики восточное православие. <…>
вскоре все жители сделались латинами и — Рагуза погибла (курсив наш — Е.
О.)67.
67 Попов А. Н. Путешествие в Черногорию. СПб., 1847. С. 6 – 7.
42
Третий признак, с помощью которого в травелогах определяется
черногорец, — «неиспорченность» языка. Уже Ковалевский обращает
внимание на «чистоту» языка черногорцев:
…между тем как речь серба испещрена множеством иностранных слов,
особенно турецких, язык Черногории остался в первобытной красе своей, как
и самый ее характер. Только несколько иностранных слов, итальянских и
турецких, занесено сюда вместе с иностранными предметами, для которых не
нашлось сербских названий 68.
Для Попова и Чижова, как для славянофилов, «чистота» языка наряду с
религией имеет практически первостепенную важность. Вслед за Хомяковым
оба они пишут о некоем идеально-чистом «славянском языке», который, по
их наблюдениям, сохраняется у черногорцев, а у славян, населяющих
прибрежные территории и давно контактирующих с Италией, «испорчен».
Вот что, например, пишет Чижов о языке жителей окрестностей Триеста
(Ковалевский позже с иронией назвал его «самым космополитическим
городом в Европе»69):
Народ говорит по-славянски, но таким искаженным наречием, что мы не в
состоянии понимать его: множество введено в него слов итальянских, как,
например, ура — час (от итальянского ора); да и самые славянские часто до
того изменены, что едва доберешься до их значения 70.
Заимствования, таким образом, понимаются как искажение языка.
Единство языка связывается как с единством народного самосознания, так и c
успешным государственным управлением. И Ковалевский, и Чижов, и Попов
пишут о разнородности и разрозненности населения и правительства Истрии
и Далмации:
68 Ковалевский Е. П. Четыре месяца в Черногории. СПб., 1841. С. 15.
69 Ковалевский Е. П. Путевые записки по славянским землям // Русская беседа. 1858. № 1. С. 2.
70 Чижов Ф. В. Заметки путешественника по славянским странам // Русская беседа. 1857. № 1. С. 29.
43
Даже теперь, несмотря на единство государственного управления, в жизни
ярко выступают множество разнородных начал, которые с первого взгляда
поражают путешественника. Взойдя в любой Далматинский город, <…>
получим четыре языка, из которых каждый имеет право на гражданство.
Немецкий — как язык правительства, итальянский — как язык образованного
класса далматинцев, давно уже обитальянившихся и смешанных с
итальянцами; латинский — как язык латинской церкви и учености, и наконец
сербский — как язык всего народа71.
Так возникает еще одно противостояние — языковое: «чистое»
черногорское наречие противопоставляется «искаженному» языку жителей
А д р и ат и ч е с ко го п о б е р е ж ь я , « с л а в я н с к и й » я з ы к « н а р од а »
противопоставляется итальянскому, на котором преимущественно говорят
знать и горожане, и немецкому языку австрийских военных и чиновников.
Вместе с этими признаками поляризуются и другие. Например,
восточная бестиальная храбрость и способность долго бороться с
превосходящим противником «достается» черногорцам. Вообще, храбрость
становится одной из определяющих черт черногорца. Попов определяет
Черногорию как страну, «богатою образцами храбрости, любви к родине, ее
свободы и независимости»72. В травелогах содержится довольно много
анекдотов о стычках черногорцев с турками, и в подавляющем большинстве
этих рассказов турки количественно сильно превосходят черногорцев, и
только за счет «отчаянной храбрости» черногорцам удается одержать победу;
заканчивается все обычно тем, что «турки бегут без оглядки». При этом, если
турки обычно отмечаются как достаточно серьезный противник, к рассказам
о стычках с австрийцами примешивается доля иронии. У Попова, например,
есть анекдот о небольшом сражении, которое началось из-за того, что
австрийские солдаты приняли женщину с вязанкой соломы за поджигателя и
застрелили ее:
71 Попов А. Н. Путешествие в Черногорию. СПб., 1847. С. 5.
72Там же. С. 76.
44
Около сумерек прекратилась битва. Владыка послал своего брата Григория
Петровича, и он заключил перемирие. Когда разменивались убитыми,
черногорцы взяли своих и перешли на свою сторону, сердарь предложил и
австрийцам взять своих, но полковник гордо сказал, что у них нет убитых.
«Какие-то 13 человек лежат на нашей стороне, не в нашей одежде», —
отвечал сердарь. Когда австрийские солдаты пришли поднять убитых, многие
из них падали в обморок при виде мертвых тел. Это очень сильно
подействовало на черногорцев и внушило им необыкновенное презрение к
своим противникам.73
При этом по ряду признаков католиков часто соотносят с турками: так,
например, постоянно подчеркивается, что черногорцы никогда не нарушают
данного слова, в то время как туркам и католикам (как далматинским
славянам, так и итальянцам) приписываются вероломство и неверность
собственному слову:
…это было лет пятнадцать тому назад, турки захватили в плен пять женщин и
в том числе сестру этого воеводы и попросили 300 талеров выкупа оружием
или деньгами. <...> Вообще напасть на женщину считается большим стыдом и
на такой поступок редко решаются даже и турки 74;
во время Саввы (в 1623 году) Венеция начала войну с турками, и пригласила
черногорцев соединиться с нею против общего врага. Черногорцы
соединились. Зано Грибич с полутора тысячами венецианцев вступил в
Черногорию и соединился с ее войсками. Но лишь только Сулейман Паша
Скутарский напал на них во время самого боя, венецианцы удалились в свои
пределы и выдали черногорцев75.
73 Попов А. Н. Путешествие в Черногорию. СПб., 1847. С. 206.
74Там же. С. 34.
75Там же. С. 75.
45
Интересно посмотреть, как некоторые топосы взаимодействуют с
разными типами повествования. Исторический или этнографический очерк в
травелоге обыкновенно строится как статичное описание, и поэтому проще
«впускает» в свою структуру застывшие мотивы. В славянофильских
травелогах очерковые фрагменты часто служат определенной цели: не только
познакомить читателя с историей Черногории, ее бытом и традициями, но и
настроить его прочерногорски и прославянски. Нарративное повествование, с
другой стороны, обладает более гибкой структурой и не так жестко
регламентирует свою топику, поэтому именно в «нарративных» частях
«программные настройки» образа черногорца могут сбиваться.
Приведем пример. А. Н. Попов в очерке черногорской истории уделяет
довольно пристальное внимание традиции кровной мести. Набеги и убийства
из мести совершают и черногорцы, и турки, но в описании тех и других есть
несколько особенностей. Так, во всех повествованиях о набегах
«зачинщиками» оказываются турки, причем совершают они обычно какойнибудь особо «коварный» поступок: это может быть нарушение мирного
договора или нападение на женщину, что, как пишет Попов, «преступление
выше всякой меры в глазах черногорца» 76. Черногорцы, таким образом,
обычно выступают в роли защитников своих территорий и их жителей.
Попов в Главе V, посвященной черногорскому праву, пишет, что «чета
допускается только в том случае, когда она отмщает туркам за оскорбление,
нанесенное кому-нибудь из черногорцев»77, но в Главе VI, где рассказывается
об отъезде из Черногории, приводит такой эпизод:
76Попов А. Н. Путешествие в Черногорию. СПб., 1847. С. 206.
77 Там же. С. 143.
46
…мы сидели вокруг огня, пили кофе, читали песни и разговаривали. Наконец
Джюро обратился ко мне с вопросом: «Ты никогда не резал туркам голов?»
«Никогда», — отвечал я. «Так ты проживешь век девочкой, — сказал он,
помолчав немного, и потом прибавил, заботясь о моей славе: — Вот скоро
пойдет чета в Скадру, поди с ними!». Походы чет, несмотря на мир, часто
случаются на границах: частные обиды большею частью бывают причиною
таких походов; а иногда просто за пирушкой после рассказов об юнацких
подвигах закипит южная кровь, соберутся несколько человек и пойдут на
промысел»78.
Здесь наглядно видно, как строится образ черногорцев в нарративном
повествовании по сравнению с очерком: если в «программной» части
необходимо выдерживать образ «благородного славянина», в «путешествии»
как таковом это необязательно.
В текстах 50-х гг. по сравнению с ранними травелогами начала 40-х
наблюдается заметный сдвиг на мотивном уровне в сторону славянофильской
риторики. Интереснее всего, как нам кажется, было бы проследить подобные
изменения на примере работ Е. П. Ковалевского, который славянофилом не
являлся.
Для Ковалевского времен «Четырех месяцев в Черногории» особое
значение имеет мотив богатырства, «юнацтва». Сербские четы — мелкие
набеги на турок — представляются по большей части как веселое удальство.
В «Записках…» 1859 г., однако, этот и подобные мотивы довольно сильно
изменяются.
78 Там же. С. 189.
47
Рассмотрим этот процесс на примере мотива отрубленной головы.
Вообще, этот мотив появляется в путешествиях уже в начале XIX в.
П. П. Свиньин в своих воспоминаниях жалуется, что черногорцы никак не
могут отвыкнуть, «несмотря на увещания и запрещения митрополита, от
ужасной азиатской привычки — грабить и резать головы у побежденных ими
неприятелей, которые хранят они как главные драгоценности в домах
своих»79. В 40-е гг. отрубленные головы также постоянно появляются на
страницах «черногорских» травелогов, причем в роли декапитаторов
выступают как турки, так и черногорцы. У Ковалевского в «Четырех
месяцах...» этот мотив также возникает неоднократно:
79 Свиньин П. П . Воспоминания о плавании российского флота под командою вице-адмирала Сенявина на
водах Средиземного моря // Сын Отечества. 1816. Часть 34. № 47. С. 62.
48
…голова Кара-Махмута и теперь хранится в церкви Цетинского монастыря
как трофей и как залог народной независимости 80;
…наши и турки смешались, не узнавали своих, резались ятаганами, <…>
иному в этот день удалось отрезать до шести турецких голов <…> пуля
подоспела к Петру, прямо в висок; мы выручили его голову от турков <…> На
этом самом месте Савва Петрович отрезал аге Мустафе Алиеву голову. Видно,
святопочившему Василию угодно было показать чудо <…> Савва уже отрезал
восемь голов, как вдруг встретился с агою, и они стали друг против друга, как
заколдованные81;
Вы смеетесь моей связи с попом Иваном, человеком без всякого образования,
которого страсти ограничиваются одною войною, а желания — чаркой ракии,
которого честолюбие измеряется числом отрезанных голов 82;
…предоставляю читателю вообразить монастырские стены, украшенные этою
нитью голов, выставленных напоказ; в глазах морачан они были милее нити
бурмицкого жемчугу83.
80Ковалевский Е. П. Четыре месяца в Черногории. СПб., 1841. С. 60.
81Ковалевский Е. П. Четыре месяца в Черногории. СПб., 1841. С. 80.
82 Там же. С. 105.
83 Там же. С. 114.
49
Однако в «Путевых записках…» (1858–1859) образ черногорца
«выправляется», исчезают коннотации с дикими народами, с жестокостью.
Отрубленные головы еще появляются, но только у турок, и описаны они
теперь скорее с ужасом, нежели с бравадой:
…губернатор Подгорицы, столь известный своим зверством Али-спаги, с
толпою мусульман напал на церковь, взял ее с бою, разрушил до основания,
перебил всех людей, запершихся в ней, — не удовольствовался этим —
разрыл кладбища, огрубил головы у мертвых тел и разослал их по всем
окрестностям, приказав выставить у въездов в деревни 84;
…в округе Подгорицы и думать нечего устроить что-нибудь. Одни развалины
видны здесь повсюду! Только для нашего проезда сняты были человеческие
головы с высоких шестов, на которых торчали они, но запекшаяся кровь еще
виднелась на шестах!..85
Более того, азиатские черты черногорцев, которые прежде Ковалевский
неоднократно подчеркивал, больше не выносится в текст. Ковалевский
напрямую ведет полемику с некими людьми, употребляющими эпитет
«дикий», по отношению к черногорцам: «А нравы, обычаи, образ жизни? Это
дикие, скажут вам их соседи. Я думаю иначе. При виде их судьбы невольно
сжимается сердце и недостает духу распространяться о внешней стороне
их»86.
Вместо юнацтва на первый план выходят мотивы жертвенности и
трагичности угнетенного положения черногорцев и «турецких христиан», что
уже ранее было зафиксировано в славянофильских травелогах. Как нам
кажется, это важное замечание, учитывая, что «Записки» Ковалевского
печатались в главном печатном органе славянофилов — «Русской беседе».
84Ковалевский Е. П. Путевые записки о славянских землях // Русская беседа. 1859. № 5. С. 34.
85 Ковалевский Е. П. Путевые записки о славянских землях // Русская беседа. 1859. № 5. С. 35.
86Ковалевский Е. П. Путевые записки о славянских землях // Русская беседа. 1858. № 1. С. 24.
50
Заключение
В рамках выпускной квалификационной работы на примере русских
путешествий по Черногории 40-50-х годов XIX века были рассмотрены
особенности репрезентации образа Черногории и «черногорца» в русском
травелоге этого периода. Мы определили, как под влиянием идеологических
установок славянофилов меняются методы изображения Черногории и
черногорцев и, наоборот, как предшествующий 1840-м годам «канон»
описания черногорцев влияет на экспликацию идеологиче ских
представлений авторов.
Таким образом, в первой главе мы пришли к тому, что всплеск
публикаций «южнославянских» травелогов в 40-50-х гг. XIX в. был вызван
различными причинами, среди которых изменение жанровых установок
русского травелога, оформление российской этнографии и тот факт, что
путешествие в середине XIX века становится одной из платформ, в рамках
которых обсуждаются социально-политические вопросы. Однако главной
причиной возникновения большого количества южнославянских травелогов
было возникновение и развитие славянофильского движения.
В связи с этим выводом во второй и третьей главах мы попытались
понять, как под влиянием славянофильских воззрений изменяется структура
и поэтика черногорского травелога середины XIX века.
Мы выяснили, что в период от 40-х к 50-м годам в связи с обострением
восточного вопроса и благодаря тому, что в 50-х годах славянофилы
получили возможность печатно обсуждать и формулировать свою концепцию
международных отношений, главная роль в тексте травелога переходит от
обычного для «путешествий» 40-х годов повествовательного нарратива с
очерковыми вставками к социально-философским обобщениям, травелог
приобретает элементы политического трактата, увеличивается роль
публицистической составляющей.
51
Дальнейшее изучение южнославянских травелогов может вестись в
нескольких направлениях. Во-первых, нужно сказать, что нами затронута
лишь очень небольшая часть балканского материала, представляющего
большой интерес для исследователей: многие материалы публиковались и в
других изданиях; значительное количество важных источников, таких,
например, как дневник Ф. В. Чижова, не опубликованы и хранятся в архивах
(НИОР РГБ, РНБ, РГИА и др.). Во-вторых, исследования в нашей области
позволяют вписать «черногорские» литературные путешествия в более
широкий контекст русского травелога и по-новому взглянуть на многие
значимые аспекты истории этого жанра. В-третьих, большой интерес
представляют исследования имагологического аспекта травелога, благодаря
которым можно выяснить, каким образом, при каких обстоятельствах и с
какими целями русские путешественники XIX века формировали у своих
читателей образы «чужих» народов. В-четвертых, перспективным
направлением для исследования «путешествия» является изучение
взаимовлияния литературы и идеологии: как показало наше исследование,
жанр травелога оказался удачной формой для выражения политических
убеждений русских славянофилов, однако можно предположить, что не менее
значительным было и влияние на жанр других идеологий. Это ведет к
постановке вопроса о том, насколько литературное воображение авторов
травелогов определяло политическое мышление идеологов российского
государства.
52
Список литературы
Источники
1.
Броневский В. Б. Записки морского офицера в продолжении кампании на
Средиземном море под начальством вице-адмирала Д. Н.Сенявина от
1805 по 1810 год. СПб., 1818-1819. Ч. 1-4.
2.
Гильфердинг А. Ф. Б о с н и я . П у т е в ы е з а м е т к и : ( П и с ьма к
А. С. Хомякову) // Русская беседа. 1858. № 1–4; 1859. № 1 – 2.
3.
Ковалевский Е. П. Путевые записки о славянских землях // Русская
беседа. 1858. № 1. 1859. № 5.
4.
Ковалевский Е. П. Четыре месяца в Черногории. СПб., 1841.
5.
Ковалевский Е. П. Четыре месяца в Черногории // Ковалевский Е. П.
Собрание сочинений: В 5 т. Т. 4. Черногория и славянские земли. СПб.,
1872.
6.
Панов В. А. Путешествие по землям западных и южных славян. Ч. 1.
Которский округ в Далмации. М., 1844.
7.
Попов А. Н. Путешествие в Черногорию. СПб., 1847.
8.
Свиньин П. П. Воспоминания о плавании российского флота под
командою вице-адмирала Сенявина на водах Средиземного моря // Сын
Отечества. 1816. Часть 34. № 47.
9.
Чижов Ф. В. Отрывки из дневных записок во время путешествия по
Далмации в 1843 году // Москвитянин. 1845. № 7–8.
10. Чижов Ф. В. Заметки путешественника по славянским странам //
Русская беседа. 1857. № 1–2.
53
Научная литература
11. Баскаков В. Н. Ковалевский Егор Петрович // Русские писатели. 1800–
1917. Биографический словарь. Т. 2. Г–К. М., 1992. С. 576–577.
12. Белов М. В. Русские путешественники и дипломаты на Балканах в
первой половине XIX века: типология и эволюция описательных
стратегий // Человек на Балканах глазами русских. СПб.: Алетейя, 2011.
С. 38–65.
13. Вульф Л. Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании
эпохи Просвещения / Пер. с англ. И. Федюкина. М.: Новое литературное
обозрение, 2003. 560 с.
14. Гуминский В. М. Открытие мира, или Путешественники и странники. М.:
Современник, 1987. 284 с.
15. Ивашина Е. С. О специфике жанра путешествия // Вестник МГУ. Сер. 9.
Филология. 1979. № 3. C. 3–16.
16. Куприянов П. С. П р е д с т а в л е н и я о н а р од а х у р о с с и й с к и х
путешественников начала XIX в. // Этнографическое обозрение. 2004.
№ 2. С. 21–37.
17. Лотман Ю. М., Успенский Б. А. «Письма русского путешественника»
Карамзина и их место в развитии русской культуры // Лотман Ю. М.
Карамзин. СПб., 1997. С. 484–564.
18. Мароши В. В. «Сербский» и «кавказский» тексты русской литературы:
мотивы, тропы и архетипичность персонажей // Критика и семиотика.
Вып. 16, 2012. С. 298–299.
19. Маслова Н. М. Путевой очерк: проблемы жанра. М.: Знание, 1980. 116 с.
20.
Михельсон В. А. «Путешествие» в русской литературе. Ростов-на-Дону:
Издательство РГУ, 1974. 108 с.
54
21.
Никитин С. А., Савицкий В. В. Русский историк А. Н. Попов и его
монография «Отечественная война 1812 года» // Отечественная война
1812 года. Источники. Памятники. Проблемы: Материалы XV
Международной научной конференции (Бородино, 9-11 сентября 2008 г.).
Можайск, 2009.
22.
Нойманн И. Использование «Другого». Образы Востока в
формировании европейских идентичностей / П е р . с а н г л .
В. Б. Литвинова и И. А. Пильщикова. М.: Новое издательство, 2004.
336 с.
23. Пономарев Е. Р. Типология советского путешествия. Советский путевой
очерк 1920–1930-х годов: монография. СПб., 2011. 275 с.
24. Проценко Е. Г. Литература «Путешествий» в России в 1840-1850-е годы.
Дисс. на соис. уч. степ. канд. филол. н. Л., 1984. 221 с.
25.
Роболи Т. Литература «путешествий // «Младоформалисты»: Русская
проза. Сост. Ян Левченко. СПб.: Петрополис, 2007. С. 104-127.
26.
Слезкин Ю. Л. Естествоиспытатели и нации: русские ученые XVIII века
и проблема этнического многообразия // Российская империя в
зарубежной историографии. Работы последних лет: Антология. М.:
Новое издательство, 2005. С. 120–154.
27. Сурнина Е. А. Ф . В. Чижов — журналист (журнал «Вестник
промышленности», газета «Акционер»). Дисс. на соиск. уч. ст. канд.
филол. н. М., 2010. 334 с.
28.
Эдвард В. Саид. Ориентализм. Западные концепции Востока / Пер. с
англ. А. В. Говорунов и К. А. Крылова. СПб.: Русский Мир, 2006. 637 с.
29.
Травников С. Н. Путевые записки петровского времени (Проблема
историзма): Учебн. пособие. М.: МГПИ им. В. И. Ленина, 1987. 98 с.
30.
Федин А. Ф. Идея «благородного дикаря» в «Иезуитских реляциях»
XVII в. // Диалог со временем. №32. М., 2010. С. 65-93.
55
31.
Фуко М. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности.
Работы разных лет / Пер. с франц., комм. и послесл. С. Табачниковой.
М.: Касталь, 1996. 448 с.
32. Шенк Ф. Б. Ментальные карты: Конструирование географического
пространства в Европе от эпохи Просвещения до наших дней // Новое
литературное обозрение. 2001. № 52. C. 42–61.
33. Шенле, Андреас. Подлинность и вымысел в авторском самосознании
русской литературы путешествий. 1790—1840 / П е р . с а н гл .
Д. Соловьева. СПб.: Академический проект, 2004. 272 с.
34. Adams P. G. Travel Literature and the Evolution of the Novel. Lexington: The
University Press of Kentucky, 1983. 365 p.
35.
Bakić-Hayden, M. Nesting Orientalisms: The Case of Former Yugoslavia //
Slavic Review. Vol. 54. № 4 (Winter, 1995). P. 917 – 931.
36. The Cambridge Companion to Travel Writing. Cambridge: Cambridge
University Press, 2002. 338 p.
37. Scott D. Semiologies of Travel. From Gautier to Baudrillard. Cambridge:
Cambridge University Press, 2004. 235 p.
38.
Todorova M. Imagining the Balkans. New York: Oxford University Press,
1997. 288 p.
56
Отзывы:
Авторизуйтесь, чтобы оставить отзыв