В этом адаптированном фрагменте Келли описывает повседневную жизнь астронавтов на борту МКС, например, как русские превращают мочу в электричество, а также рассказывает о космической прогулке вместе с американским коллегой Челлом Линдгреном (Kjell Lindgren), которую они предприняли, когда покинули космический корабль с целью отремонтировать его и произвести различные измерения и эксперименты.

Я парю в американском воздушном шлюзе, на мне 250-килограммовый скафандр. Из шлюза постепенно отсасывается воздух. Я не могу видеть лицо Челла, потому что мы зажаты в пространстве не больше маленького автомобиля, причем в странном положении: его голова — где-то у моих ног. В этом скафандре я уже четыре часа. Я успел устать и плохо себя чувствую.

«Как дела, Челл?» — спрашиваю я, уставившись на его ботинки.

«Великолепно», — говорит Челл, и показывает мне большой палец. Я могу это разглядеть сквозь нижнюю часть визора. Любой нормальный человек, видя, как воздух уходит из шлюза, где он находится, испытывал бы нечто среднее между настороженностью и паническим ужасом. Но мы с Челлом так долго готовились к нашему первому выходу в космос, что теперь чувствуем себя уверенно и вполне полагаемся на аппаратуру и на людей, которые заботятся о нашей безопасности.

Во время этого выхода в космос мы поддерживаем связь с Трейси Колдуэлл-Дайсон (Tracy Caldwell Dyson), которая была моим товарищем по экипажу, когда я летал в космос во второй раз. Несколько часов сегодня и все рабочие дни двух прошедших недель мы посвятили подготовке к этому выходу в космическое пространство. Мы не в силах начинать все сначала, не говоря уже о риске повредить скафандры стоимостью 12 миллионов долларов.

Так, внизу, в Центре управления полетами, эксперты по скафандрам без конца обсуждают, стоит ли нам продолжать и что для этого нужно сделать. Так что нам предлагают открыть люк и наслаждаться видом, пока они принимают решение насчет дальнейших действий.

Когда я кладу руку на ручку люка, мне приходит в голову, что я понятия не имею, день снаружи или ночь. Снимаю блокировку, поворачиваю ручку вниз и ослабляю собачку. Трясу, тяну и толкаю пару минут, пока, наконец, люк не поддается.

Внутрь врывается поразительно четкий и яркий свет от Земли. На Земле мы всё видим через атмосферный фильтр, который приглушает свет, но здесь, в пустоте, Солнце светит ослепительно ярко. Яркий солнечный свет отражается от Земли — потрясающее зрелище. От раздраженного ворчания по поводу оборудования я сразу перехожу к благоговейному созерцанию самой прекрасной картины из всех, какие мне когда-либо доводилось видеть.

Внутри космического костюма кажется, что ты скорее внутри небольшого космического корабля, чем в одежде. Мой торс свободно болтается в твердом туловище скафандра, а голова окружена шлемом. Я слышу успокоительное жужжание вентилятора, подающего в костюм воздух. Через наушники, встроенные в шлем, я могу слышать голоса Трейси из Хьюстона и Челла, который находится прямо рядом со мной, снаружи, а еще — странно усиленный звук своего собственного дыхания.

Поверхность планеты — в 400 километрах подо мной, она уносится прочь со скоростью 28 тысяч километров в час. Внизу, в центре управления, у них есть около десяти минут на то, чтобы дать нам с Челлом отмашку выйти из люка. Мы сможем двигаться свободнее, и я проверю костюм Челла на предмет утечек. В холоде космического пространства утечка воздуха будет напоминать снег, идущий из рюкзака на спине скафандра. Если я не увижу никакого снега, нам будет позволено продолжить.

Русский уплыл

Во время моей предыдущей долгосрочной миссии на МКС двое российских космонавтов, Олег Скрипочка и Федор Юрчихин, в какой-то момент должны были выйти в открытый космос, чтобы установить новую аппаратуру на внешней стороне российского служебного модуля. Когда они вернулись обратно, обоих просто трясло, в особенности Олега. Сначала я подумал, что это была его реакция на первый выход в космос, и лишь сейчас, в этой годовой миссии, я узнал все подробности того инцидента. Во время выхода в космос Олег потерял сцепление с космической станцией и начал уплывать от нее прочь. Его спасло лишь то, что он наткнулся на антенну, которая подтолкнула его обратно к станции — достаточно близко, чтобы он мог схватиться за какой-нибудь поручень. Так он остался в живых.

Я часто размышлял, что бы мы сделали, если бы узнали, что он начал невозвратимо удаляться от космической станции. Наверное, мы бы смогли вызвать его семью и соединить ее с системой связи в его скафандре, чтобы они могли попрощаться, прежде чем он потеряет сознание из-за повышения уровня углекислого газа или нехватки кислорода. В преддверии собственного выхода в открытый космос мне не особо хотелось на этом зацикливаться.

В американских космических скафандрах есть простые форсунки с топливом, чтобы в случае, если наши тросы порвутся или если мы совершим какую-то ошибку, мы смогли бы маневрировать в пространстве, но, честно говоря, пробовать нет вообще никакого желания. Я прекрасно понимаю, что если мой трос оторвется, и я вдруг использую все топливо, а от кончиков пальцев моих перчаток до стены космической станции будет оставаться всего пара сантиметров, это будет то же самое, как если бы она была в нескольких километрах от меня. Результат один — я умру.

Читать далее.