«Теории и практики» перевели статью на Aeon, в которой он рассказывает, что общего у доктора с писателем, чем соглашение между врачом и пациентом похоже на сделку Фауста с дьяволом, а также как литература может изменить взгляд человека на болезнь и повлиять на процесс выздоровления.

Каждый месяц или около того ко мне на прием в центр первичной медпомощи приходит Фрейзер, бывший солдат, который служил в Афганистане. Пятнадцать лет спустя его все еще преследуют воспоминания о пылающих зданиях и стрельбе снайперов. Он не работает, редко выходит в люди, плохо спит и, чтобы облегчить свои душевные терзания, временами режет себе руки. После армии у него так и не было серьезных отношений. Когда-то он был мускулистым, но потерял в весе: пренебрежительное отношение к собственным нуждам лишило его сил и уверенности в себе. Назначенные лекарства не могут полностью усмирить ужас, который сотрясает его ум. Во время приемов он всегда сидел на краешке стула, дрожащей рукой вытирая пот со лба и висков. Я слушал его, корректировал лечение и нерешительно что-то советовал.

Когда Фрейзер начал ходить ко мне, я как раз читал «Передислокацию» (2014) Фила Клея — рассказы об американских военных операциях, но не в Афганистане, а в Ираке. Никакая книга не заменит личный опыт, но рассказы Клея помогли мне начать разговор о том, через что проходил Фрейзер; когда я дочитал книгу, я предложил ее ему. То, что стало для меня открытием, для него оказалось подтверждением, у нас появились новые темы для бесед: мы стали обсуждать нюансы книги. У него впереди длинная дорога, но я уверен, что эти истории сыграли свою роль (какой бы скромной она ни была) в его выздоровлении.

Говорят, что литература помогает нам исследовать пути человеческие, позволяет взглянуть на мир за пределами собственной жизни, учит эмпатии, облегчает боль и расширяет кругозор. То же самое можно сказать про медицинскую практику в любом ее проявлении: от работы медсестры до хирургии, от психо- до физиотерапии. Осмысление литературы может пригодиться в медицинской практике, так же как полученный в больнице опыт определенно помогает мне писать книги. Я пришел к выводу, что у этих двух сфер больше сходств, чем различий, и хотел бы доказать, что их взаимодействие приносит пользу.

Пациенты проводят больше времени с писателем, чем когда-либо проведут с врачом, и часы, которые уходят на чтение и размышления по поводу прочитанного, могут приносить свои плоды. Вполне возможно, что «Передислокация» немного облегчила чувство растерянности и изоляции, которое преследовало Фрейзера, но также она дала мне представление об опыте, которого у меня нет, и помогла мне понять чуть лучше, через что пришлось пройти моему пациенту. Несчетное число книг способно создать подобный эффект. «Зримая тьма» (1990) Уильяма Стайрона предлагает красноречивое свидетельство того, каково это — страдать от жестокой депрессии, и я видел, как эта книга ободряет больных обещанием, что они, как и Стайрон, смогут найти путь обратно к свету. Книги, которые я за прошедшие годы обсуждал с пациентами, такие же разные, как и люди, которые приходят в клинику: «Электричество» (2006) Рэя Робинсона, когда речь идет о тяжелой форме эпилепсии, «Изобилие»(2016) Энни Диллард, когда мы говорим о необходимости чуда для жизни человека, «Далеко от яблони» (2014) Эндрю Соломона — о трудностях заботы о ребенке-инвалиде; стихотворение Бена Окри «Английскому другу в Африке» (1992) при обсуждении плюсов и минусов работы в неправительственных организациях.

Можно провести параллель между созданием историй и объектов искусства, неподвластных времени, и созданием эффективно действующей системы медицинских приемов. В обоих случаях творцам идет на пользу открытое любопытство, вовлеченность в творческий процесс, стремление сопереживать, более глубокое погружение в контекст человеческой жизни. Доктор, как и писатель, работает лучше всего, когда он чуток к личному опыту пациента и в то же время видит человека в его социальном контексте.

Если из активных читателей действительно выходят хорошие доктора и литература помогает медицине, возникает вопрос, работает ли это и в обратном направлении: может ли медицинская практика что-нибудь предложить литературе? Конечно, истории, которые слышат медики, являются показателями здоровья общества. Практикующим врачам часто приходится быть исповедниками, которые связаны узами секретности и посвящены в тайны, совсем как когда-то священники. Более 300 лет назад Роберт Бертон в «Анатомии меланхолии» (1621) приравнял священнослужителей к докторам, когда сказал, что «хороший священник или является хорошим врачом, или должен им быть»; французский романист Рабле был и тем и другим.

В прошедшие века оба занятия предполагали незамутненный взгляд на срез общества; и священники, и врачеватели по долгу службы становились свидетелями жизненного кризиса человека, им приходилось принимать во внимание вопросы о цели и бесполезности, которые также имеют непосредственное отношение к литературе. Современник Бертона Джон Донн (также священнослужитель) написал цикл поэтических медитаций, описывающих, как он сам еле победил опасное для жизни заболевание. Самое известное из его размышлений, «Обращение к Господу в час нужды и бедствий» (1624), подтверждает, что близость смерти может усилить чувство принадлежности к обществу и человечеству:

Для эффективной клинической практики докторам нужно быть очень внимательными к вербальным и невербальным потокам информации. Врачи всех направлений постоянно выуживают какие-то детали из речи и физического состояния своих пациентов. Нам кажется, что доктора должны насквозь видеть придуманные истории, которыми мы живем, что они возьмут на себя роль переводчиков и литературных критиков, дабы расшифровать рассказы, которые мы проецируем на мир.

«Вообще, самая богатая фантазия не в состоянии создать таких необычайных положений, какие нередко приходится наблюдать врачу», — написал Артур Конан Дойл в сборнике «Вокруг красной лампы» (1894). Дороги нашей жизни могут быть такими же запутанными и неожиданными, как сюжет любого рассказа или фильма, но в то же время все равно будут напоминать модели из архетипических историй, которые мы узнаем в детском саду или в кино. Разве писатель не называет, не описывает различные модели и архетипы и не предлагает читателю узнать себя в этих описаниях? И разве врач не занимается «узнаванием» истории пациента, утверждая, что «у ваших страданий есть имя», и пытаясь их усмирить с помощью этого имени?

Читать далее.