— В каком плане мы можем говорить о визуализации музыки?

— Исключительно метафорически. Перед теми, кто серьезно занимается музыкой — и особенно перед теми, кто играет сложные музыкальные произведения — такие, как соната или фуга, — стоит задача «выстроить» форму произведения, и музыка, таким образом, представляется им в пространственных терминах. Мы имеем дело с совершенно фантастическим интуитивным искусством, в котором как бы не за что ухватиться разумом, — никаких знакомых видимых образов, никаких объясняющих слов, — только потоки звуков. И вот в этом чувственном, абсолютно интуитивном искусстве мы обнаруживаем прекрасные конкретные формы: метафорическая визуализация музыки происходит за счет того, что в ней есть структура.

Если посмотреть, что происходит в полифонии, то можно увидеть схожесть с гравюрами Эшера. Например, в его гравюре «Всадники» изображена череда черных всадников и встречная череда белых всадников, и таким образом из силуэта всадника составлено все пространственное художественное поле. В музыке, а именно полифонической музыке, существует подобное явление, когда практически все произведение базируется на какой-то одной «строительной единице».

Другой подход к визуализации музыки происходит через рассказ об устройстве мелодического пространства. Когда мне впервые привелось объяснять студентам-архитекторам, что из себя представляют музыкальные формы и пространство, которое эти формы содержит, я использовала идею гравитационного поля. Если играть обыкновенную гамму, то мы будем ощущать, что предпоследняя нота хочет «упасть» к конечной ноте, что предпоследняя нота сильно притягивается к заключительной ноте гаммы — тонике. Для гаммы, как системы отсчета в музыке, совершенно неважно, насколько громкая эта заключительная нота и какая у нее звуковысотность и тембр. Для гаммы важно только ощущение уровня тонального притяжения. В мелодиях и гармониях мы улавливаем неустойчивые и устойчивые элементы — как в силовом поле. Из звукового потока неустойчивостей и устойчивостей и состоит музыка. Если бы все было устойчиво, не было бы музыкального движения.

И еще удивительно то, что в музыке очень немного основных «строительных материалов» — как ни в одном другом искусстве. В музыке всего семь основных элементов, которые называются диатоническими тонами: например, в гамме до мажор белые клавиши являют собой диатонические тона, а пять черных клавиш — так называемые хроматические тона. Хотя на рояле 88 клавиш, они представляют собой циклическую организацию тех же самых основных тонов. Когда я учу детей игре на рояле, я им объясняю, что в музыке всего семь основных нот и ноты эти отличаются по тому, насколько они притягиваются к друг другу. Дети, кстати, прекрасно понимают разницу в тональном притяжении.

Музыкальные теоретики называют эти различия в силе притяжения «тональной иерархией». В обыденной жизни мы называем тональную иерархию гаммой. Именно различия в притяжении нот гаммы к тональному центру (первой ноте гаммы) и образуют для нашего разума систему отсчета. Слушание музыки — это навигация в пространстве силовых линий тонального поля. Наш мозг считывает звуковой рисунок тональных напряжений (неустойчивостей) и тональных разрешений (устойчивостей), из которых образуются мелодии и гармонии. Именно тональное силовое поле формирует, «лепит» мелодии и гармонии.

Когда мы слушаем мелодию, мы воспринимаем ее как цельный объект в тональном пространстве. Больше того, мы даже можем узнавать эту мелодию, когда она слышна с разных «точек зрения» в тональной системе отсчета. И вот это и есть, пожалуй, самая мощная визуализация музыки.

Сейчас идут разговоры о том, каким образом можно объяснить мелодии математикой. Музыкальные психологи в компании с математиками создали геометрическую модель 12-тонового пространства в виде торуса — геометрической фигуры, напоминающей бублик. Но вот как подобраться к мелодиям и мелодическим трансформациям? Этот вопрос ставит очень и очень интересную задачу. Если восприятие музыки действительно основано на аналоге силового поля, то, скорее всего, мы имеем дело с фундаментальным принципом сознания, работающим за пределами восприятия мелодий и гармоний. Другими словами, если нам удастся получить математическую формализацию мелодий и увидеть мелодическую топологию, то это, скорее всего, поможет объяснению того, как работает наш мозг. То, что строительный материал музыки очень экономичен — семь основных (диатонических) и пять дополнительных (хроматических) тонов, всего 12 тонов, — должно быть чрезвычайно привлекательно для математической формализации.

Автор: Sasha Borodinova