"Эта критическая переработка собственного мировоззрения начинается с осознания, кем ты являешься в действительности, то есть с некоего «познай самого себя» как продукта всего предшествовавшего исторического процесса, оставившего в тебе самом бесчисленные свои следы — тот багаж, который ты принял, не прибегая к инвентарной описи. Для начала необходимо составить такую опись."

Зевксис не намеревался обмануть птиц. Его картина с нарисованной ширмой показала, на куда более высоком уровне, как в репрезентации знака ожидание зрителя и иллюзия усиливают друг друга. В искусстве всегда существует дистанция между знаком и объектом. Когда мы протягиваем руку, чтобы прикоснуться к объекту из повседневной жизни, мы можем нащупать только ширму. Произведение искусства заимствует символы из повседневной жизни, чтобы трансформировать и значение знака в его обыденном контексте, и полагающийся ему процесс выстраивания ассоциаций. Веками использование обманки служило ярким примером тому, как искусство обращается к знакам повседневности, тому, как оно изменяет облик вещей. Оно может симулировать облик обыденных предметов, но и указать на то, что Гомбрих назвал «ансамблем возможных состояний».

Тромплей играет за счет колебания между проекцией общепринятых ассоциаций и восприятием знаков, которые, как кажется, находятся не на своем месте. Мы, как и прежде Паррасий, видим ширму и протягиваем руку, чтобы открыть скрытый за ней символ, а потом понимаем, что покрывало не является объектом, скрывающим другие знаки. Это расхождение между восприятием знака и ролью этого знака в сфере обыденных действий обманывает наши ожидания. Когда эта связь ослабляется, мы теряемся. В такие моменты мы выглядим так же растеряно, как иностранцы, которые не могут обнаружить соответствия между указателями на улице и картой, которую держат в руках.

Тромплей играет с этим чувством отчуждения, чтобы, возможно, напомнить нам о том, что мы изгнаны из райского сада, точнее, чтобы показать нам, что надежды на откровение никогда не оправдываются. Под знаками скрываются другие знаки ad infinitum. В эпоху ренессанса обманка больше использовалась в дидактических целях. Репрезентация человеческого субъекта в натюрморте осуществлялась атрибуты власти флорентийских знатных господ или же когда венецианского дожа помещали на облаках. Тромплей расширил горизонты и репертуар аллегорий в живописи. Однако теперь эта техника само-возвеличивания и символической ассоциации стала более насыщенной. Сейчас, когда почти каждый домашний компьютер способен обрезать и компоновать изображения так же легко, как и текст, фантазии на тему ассоциаций — например, картинки из серии «я с Нельсоном Манделой», «я с Наоми Кэмпбелл», «я с Майком Тайсоном» или «я с Тони Моррисон» — могут множаться ad absurdum.

Компьютеры и новая фототехника не выявили ненужность живописного мастерства, но они радикально изменили грамматику, согласно которой мы считываем изображения. С тех пор, как наше восприятие стали определять визуальные технологии, у нас возникло парадоксальное отношение к образам. Они управляют нашим восприятием, но мы не уверены в их ценности. Традиционные техники создания ауры значимости и авторитетности были вытеснены. Мы стали более скептично относиться к правдивости фотографических изображений. Где проходят границы достоверности в век визуального промискуитета? Кому хватит наивности поверить тому, что представлено на какой-то неизвестной картинке, когда манипуляции с изображениями стали доступны для детей? И в то же время, как мы сможем оценить силу изображения, если не будем доверять искусству?

Читать дальше.