Сербы в начале XX века восхищались рус­скими народническими идеями, увлекались панславизмом, обновлением Церкви. Это было время крайне сложной обстановки на Балканах и мощных национально-освободительных войн, сопровождавшихся непрерывным переделом границ и отчаянным поиском идентичности балканских народов, находившихся слишком долго в тени Австро-Венгрии и Германии. Визит к Толстому как носителю идей богоборчества, проповеднику нравствен­ного совершенствова­ния и опрощения бытовой жизни был важен для сербских писателей: они ждали от Толстого неких «напутствий» и «истин». Текст воспоминаний был опубликован в одиннадцатом номере журнала «Иностран­ная литература» за 2015 год.

Было 4 мая 1909 года, пять часов пополудни. В имении Толстого в это время года все цветет, как у нас в мае или в середине апреля. То здесь, то там на обо­чи­­нах дорог или в овра­гах, скрытых от солнечных лучей, все еще виднелся нерастаявший снег.

Миновав сельцо Ясная Поляна и попав в огромный парк, раскинувшийся вокруг дома Толстого, мы с Радиво­ем увидели множество цветов, подобных тем, что месяцем ранее можно в больших количествах наблюдать в сербских лесах. А когда мы въехали в имение, я увидел фиалки, лютики, гладиолусы, их у нас называют «цветы братской крови». Мой Радивой не выдержал, выпрыгнул из коляски и начал рвать яснополянские цветы.

Охваченный неким приятным возбуждением, я тоже вышел из коляски и с наслаждением принялся рассматривать сочную весеннюю зелень, которая привольно раскинулась под кронами столетних сосен, высоких дубов и лип. С проезжей дороги я перебрался на тропу, ведущую в одну из широких, высо­ких и длинных аллей яснополянского парка. По этим тропинкам, над которыми шумят гигантские древние ели и мощные липы, прогуливается в минуты отдыха Толстой: здесь ему приходили в голову его великие мысли, разгоняю­щие мрак и тьму нашего времени.

Потом, после трех-четырех минут езды по аллее, мы добрались до его дома. В окне первого этажа молодая полная светловолосая женщина в очках, улыбаясь, смотрела на цветник перед домом, а другая женщина занималась рассадой. Дама в окне была младшей дочерью Толстого — Александрой.

Пока я рассчитывался с извозчиком, из дома вышел слуга в очках и в белых перчатках — черноволосый, сухощавый, и обратился ко мне с вопросом:

— К кому изволите?

— К доктору Маковицкому , Йован Максимович из Белграда, из Сербии.

— Подождите немного.

Через несколько мгновений из дома поспешно выходит крепко сбитый светловолосый мужчина средних лет с приветливой улыбкой на лице — врач Толстого Маковицкий, или, как его здесь все зовут, Душан Петрович.

— Я ждал, что вы заедете в Ясную Поляну, — говорит мне Маковицкий. — Среди славянских гостей, приехавших на гоголевский юбилей, я увидел и вашу фамилию, так что был уверен, что вы заглянете к нам. Добро пожало­вать. Извольте пройти в дом.

Мы входим в дом. Доктор Маковицкий живет на первом этаже — в одной из тех комнат, которые служили Толстому рабочим кабинетом, когда он писал «Анну Каренину». Это те комнаты, в которых Репин создавал портрет Толстого. Толстой сидит за простым грубым столом, подвернув под скамейку ногу, и пишет. Рядом в комнате — пила, лопата, сельскохозяйственные и сапожные инструменты.