Мой интерес к постколониализму был вызван достаточно длительным изучением периферийных демократических дискурсов, и на данный момент среди исследователей преобладает точка зрения, что постколониализм в полной мере применим к постсоветскому пространству. Первой на ум приходит работа Александра Эткинда «Внутренняя колонизация», но и помимо нее за последние 15 лет было издано огромное количество литературы, посвященной постколониальной теории как методу анализа процессов на постсоветском пространстве.

Все эти издания объединяет общая проблема: как правило, Россия выступает в них в качестве империи, поэтому исследование сосредотачивается на изучении процессов, происходящих на периферии. Грубо говоря, как Россия колонизировала свою собственную периферию и как эта периферия страдала под российским гнетом. Данный подход не мог не расстраивать, поскольку Россия в каком-то смысле сама является периферийной страной. Моя позиция в данном случае заключается в том, что положение дел в России нельзя понять в рамках лишь одной из этих традиций. Я как раз вижу свою исследовательскую задачу в том, чтобы эти традиции столкнуть между собой и посмотреть, что получится.

У идеи изоляционизма нет шансов, поскольку данная концепция изоляции евроцентрична

Очевидным до сих пор является преобладание евроцентризма и западничества, учитывая даже явный консервативный поворот 2012–2013 годов, который по сути также глубоко евроцентричен. «Отлучение от Европы» очень остро переживают все россияне: и западники, и наследники славянофилов. Переживание данной ситуации приводит к попыткам заявить о своей независимости и опоре на традиционные ценности, то есть об уникальном пути России. Однако на самом деле это пустой разговор: никакого отрыва от Европы не произошло. Провалилась сама попытка «ухода из Европы»: у идеи изоляционизма нет шансов, поскольку данная концепция изоляции евроцентрична. Форма, которую этот консервативный поворот принял, на самом деле типична для постколониальных территорий, на которых появляется некая фигура туземца-крестьянина, противостоящего глобальному капитализму. Эта форма универсальна, и она существует везде: в Турции, Латинской Америке, Китае.

В чем тут противоречие? Говоря о России как о постколониальной стране, первым делом приходит в голову как раз теория Эткинда — идея внутренней колонизации: Россия — это особый тип империи, который занимается колонизацией внутреннего пространства. Однако действительность не в полной мере соответствует данному утверждению: Россия колонизировала свою периферию, будучи агентом глобального капиталистического ядра. В этом смысле Россию колонизировал Запад посредством самого российского государства, то есть внутренняя колонизация была в то же самое время колонизацией внешней.

Мой следующий тезис состоит в том, что никакого туземца как социологической категории на самом деле нет: его полностью или почти полностью уничтожила советская модернизация. С другой стороны, подавляющее большинство российских интеллектуалов сегодня и в XIX веке заняты поиском этого туземца. На мой взгляд, это и есть тот тупик, в котором мы давно все оказались и из которого до сих пор не можем выйти. Этот поиск не только бесцелен, но и губителен для политики. Собственно, поэтому российская национальная политическая повестка дня остается несформулированной. Истоки этого поиска, конечно, стоит искать в споре западников и славянофилов XIX века. Всем известно, что в этом споре было три основных позиции: западники, славянофилы и государство со знаменитой уваровской триадой «православие, самодержавие, народность». Однако немногие заостряют внимание на том, что государство с официальной народностью в большей степени занимало оборонительную позицию, воспринимая европеизацию как угрозу.

Казимир Малевич

Здесь важно учитывать не только итоги самого спора, но и его истоки, которые кроются в политико-экономических процессах. Отметим, что капитализм — это первый подлинно глобальный тип организации общества. Он основан на идее необходимости постоянной экспансии — географической, технологической, любой. Принято считать, что капитализм появился в XVI веке в Англии, хотя предпосылки его существовали ранее. Распространение капитализма было неравномерным: о механизмах неравномерного комбинированного развития писали многие, включая Троцкого и Покровского. Получается, что страны, вступившие на путь капиталистического развития позже в качестве периферийных, развиваются несколько иначе и зачастую в них сосуществуют парадоксально разные уклады.

Российское общество встает на путь капиталистического развития в XIX веке, но страна была вовлечена в капитализм намного раньше. По сути, Россия оказывается в капиталистическом мире с самого начала, поскольку в XVI веке глобальная торговля бесповоротно перестраивается и становится океанской. И внутренние торговые пути, включая речные, теряют свое значение, поэтому и Россия теряет свои позиции и политическую силу, контролирующую речные пути. Она остается в нише поставщика сырья, в особенности мехов, поэтому пушной промысел начинает формировать российское пространство (об этом подробно пишет Эткинд). Россия встраивается в мировую систему в качестве периферийной империи поставщика ресурсов и обеспечивает контроль и поставку ресурсов в страны капиталистического ядра. Это ее основная функция в мировой капиталистической системе.

Полный текст материала далее.