В моей семье не было ученых. У меня сложилась специфическая семейная ситуация: я воспитывался моими дедушкой и бабушкой, которые заменили мне папу и маму. Дедушка преподавал рисование в школе, а по образованию он был скульптором. Он учился в очень престижном в те далекие времена месте — институте ВХУТЕМАС, и его преподавательницей была Вера Мухина, создательница «Рабочего и колхозницы». Иначе говоря, он был учеником Мухиной, но к науке все же никакого отношения не имел. В основном на меня оказывали влияние книги, которые я читал. А в более позднем возрасте, в 9–10-м классах, я очень много занимался химией дополнительно. У меня был частный педагог, Илья Яковлевич Шеферштейн, я его очень хорошо помню. Тогда он был уже на пенсии, но раньше он занимал должность профессора в одном провинциальном университете. Он оказал на меня очень большое влияние не только в смысле образования, но и в плане культуры науки, и в значительной степени благодаря ему я стал химиком, а не инженером или физиком.

О книгах

Я не могу сказать, что интерес к науке у меня проявился рано, я увлекся этим примерно в 10–13 лет. Как и у большинства людей моего поколения, которые потом пришли в науку, интерес к ней был связан с чтением популярных в то время книг, начиная с романов Жюля Верна, Герберта Уэллса, чуть позднее — с произведений Станислава Лема, Роберта Шекли, Айзека Азимова. Это та классическая литература, которую относят к жанру научной фантастики и которая вызывала интерес и фактически приводила людей в науку. К сожалению, мне кажется, что это исчезло в нынешнем поколении. Сейчас молодые люди читают книги про драконов и волшебников, научную фантастику заменило фэнтези. И ясно, что оно не приводит в науку, в отличие от того, что читал я в детстве и в юношестве — про космонавтов, космические корабли и путешествия во времени.

Вещи из научно-популярной, а не художественной литературы оставили отпечаток уже в более поздний период, где-то в 8–9-м классе. Это было такое раннее юношество — позднее детство. В те времена, 1960–1970-е годы, были популярны журналы «Знание — сила», «Природа», «Квант». Некоторые из них сохранились до сих пор.

Об университете

Я закончил Менделеевский химико-технологический институт. Сейчас работаю в небольшом приватном университете в Америке — здесь всего 3500 студентов. У нас всего десять профессоров на кафедре химии. И из этих десяти профессоров трое учились в том же Менделеевском институте, причем по случайному совпадению на той же самой специальности, что и я, — на радиационной химии.

В России у меня был небольшой опыт преподавания. Я работал в академгородке Пущино, который был организован примерно в начале 1960-х годов. Он был специализирован на биохимии и биофизике. Я работал в Институте фотосинтеза, и поскольку это был не университет, а академический институт, то в основном моя работа заключалась в исследованиях, без педагогической деятельности. Небольшая преподавательская активность была летом, когда приезжали студенты из МГУ.

Сейчас в Америке я читаю курсы для студентов и аспирантов, но эта педагогическая нагрузка относительно небольшая. Это связано с тем, что по американским стандартам люди, находящиеся на более высокой академической должности, имеют, как правило, небольшую академическую нагрузку и в основном занимаются исследованиями. У меня есть группы PhD-студентов, с которыми я занимаюсь только наукой.

О научных публикациях

Университет платит зарплату в основном за педагогическую работу, а деньги на исследования добываются профессорами с помощью различных грантов. Моя лаборатория в основном держится на деньгах, которые мы получаем от National Science Foundation. Я думаю, что главное влияние на эффективность работы оказывает личность профессора. Есть люди, работающие более активно, есть те, которые менее. Например, моя группа публикует примерно 20–25 статей в год, то есть каждые две недели выходит одна статья. Это означает, что мы достаточно быстро и активно работаем. Кто-то может публиковать меньше. Но иногда очень трудно мерить науку количественно. Может быть одна очень важная, фундаментальная статья, напечатанная в очень престижном журнале, которая может иметь большее значение, чем сотня других. Поэтому какие-то количественные измерения — вещь достаточно сложная.

Если человек просто плодит публикации из ничего, то они никогда не будут публиковаться в престижных журналах. Соответственно, надо учитывать не только количество публикаций, но и импакт-фактор тех журналов, в которых эти публикации были опубликованы. Цитирование научных публикаций — это тоже очень важный показатель, который должен учитываться при оценке вклада ученого в ту или иную область научных исследований. Количественные оценки, конечно, имеют значение, но они всегда должны быть приняты с какими-то оговорками. Например, в разных областях науки есть разные стандарты публикаций и цитирования. Скажем, в медицинских или биологических журналах упоминаний гораздо больше, чем в инженерных. Химия находится где-то посередине.

Все статьи, которые посылаются в научные журналы, подвергаются профессиональному рецензированию. Я очень часто выступаю в качестве такого эксперта. Обычно, когда кончается основная работа, вечером или ночью я читаю эти статьи, рецензирую, и поэтому я знаю, что происходит в науке в разных странах. Идет большой поток публикаций из Китая, из Америки, чуть меньше из Европы. Но за все годы я почти никогда не получал статей на рецензирование из России. Речь идет не о тех работах, которые мне присылали бы из России, а о статьях, присылаемых на рецензирование из международных журналов, но написанных русскими авторами из России. По крайней мере, по моей тематике таких статей нет. А к моим научным интересам относятся в широком смысле биохимия, и биофизика, и биосенсоры, и биотопливные элементы. Создается впечатление, что русские авторы или очень мало публикуются, по крайней мере в этой тематике, или публикуются в русских журналах, а не в международных. То есть того, что называется visibility русской науки, в данной области практически нет.

Об эмиграции

Я проработал в Пущино 15 лет. Уехал, когда мне было 39, в 1991 году. Начало 1990-х было непростым временем, и я подозреваю, что после 1991 года жизнь стала еще сложнее. В то время очень многие люди уезжали. Это происходило не только по профессиональным причинам, но и по социальным. Моя ситуация была достаточно интересная и несколько необычная, потому что, в отличие от многих других людей, я не иммигрировал, я был просто приглашен на стажировку вHebrew University of Jerusalem — Еврейский университет в Иерусалиме, в Израиле. Хотя, если быть более точным, перевод hebrew означает не ‘еврейский’, а ‘ивритский’, это связано не с национальностью, а с языком. И меня пригласили поработать там как ученого на один год. И я поехал на один год, а с тех пор прошло 25 лет. Я был 15 лет в Иерусалиме, а теперь уже 10 лет живу в Америке. Кроме этого, я еще довольно много путешествовал, работал некоторое время в Европе — в Германии и Испании.

О развитии науки

Во всем мире наука развивается очень динамично. Трудно себе представить, чтобы кто-нибудь занимался одним и тем же на протяжении многих десятилетий. К сожалению, у меня есть такое впечатление, что в России это именно так и происходит. Я иногда посматриваю, что делают мои бывшие коллеги в Институте фотосинтеза, где я работал. Сейчас он называется несколько по-другому — Институт фундаментальных проблем биологии в Пущино. И люди, которых я помню со своей молодости, публикуют статьи фактически по той же самой тематике. Это совершенно невозможно в Америке как минимум по двум причинам. Во-первых, у людей должны хотя бы чуть-чуть меняться интересы. А во-вторых, никто не будет давать деньги на то же самое в течение многих десятилетий. Лично у меня интересы сдвигались: например, последнее десятилетие я работаю в области, которая, как казалось 30 лет назад, вообще не могла относиться к химии. Я активно провожу исследования в сфере unconventional computing (‘нетрадиционные вычисления’). Это в широком смысле довольно большая часть науки, причем не всегда связанная с химией. Мы делаем логические операции, которые стандартны для компьютеров, используя биомолекулы.

Любые предсказания о будущем науки крайне сложны, и, как правило, всегда попадаешь пальцем в небо. Я думаю, что горячая часть науки — это комбинация физики, химии и биологии, может быть, с большим вкладом в биологию. Наверное, есть большие перспективы у компьютерщиков. Явно будет что-то связанное с квантовым компьютингом, который давно уже развивается, но пока в этом направлении удалось сделать мало практического. В software, может быть, будет что-то связанное с нестандартным способом обработки информации, приближенным к человеческому мозгу. Может, будет что-то еще интересное, связанное с коммуникацией между человеческим мозгом и компьютером. Как и когда это получится сделать, к чему это приведет — очень трудно сказать.

О популяризации науки

Из своего детства и юношества я помню, как читал очень много научно-популярных книг, написанных настоящими, хорошими учеными. Были популярные научные книги, созданные Айзеком Азимовым (он писал не только научно-фантастические романы), сам он по образованию был биохимиком. Были популярные книги, написанные Ричардом Фейнманом, очень известным физиком. Я думаю, что популяризация науки должна проводиться, конечно, учеными. Научно-популярная литература должна быть написана людьми, которые хорошо понимают то, о чем они пишут. Но нужно, чтобы они очень хорошо владели языком, на котором говорит и читает их аудитория. И далеко не каждый это может делать, необходимы специальные таланты. Я такими талантами не обладаю. Я категорически против популяризации науки с помощью журналистов, потому что они, как правило, дают очень неправильные оценки и очень неправильные объяснения. Я иногда читаю какие-то околонаучные статьи в Сети, в том числе на русском языке, и они меня весьма удручают.

Об интересах

Моя жена надо мной смеется, говорит: «Ты не читатель, ты — писатель». Мне некогда читать даже то, что я сам написал. Я давно не имею времени и, может быть, даже интереса к чтению книг, к сожалению. Я понимаю, что это плохо. Но в основном время уходит непосредственно на работу, на публикации своих статей, книг. Но в качестве некого развлечения и хобби я редактирую и издаю много книг. За последние 3–4 года у меня вышло две книги по biomolecular computing(биокомпьютер), одна книга по implantable bioelectronics (имплантируемая биоэлектроника) и еще одна книга по forensic science (судебная экспертиза). Это не означает, что я пишу их целиком, а я выступаю как редактор, то есть нахожу людей, которые согласятся написать главы, и пишу сам одну или две главы для такой книги. Но тем не менее эта организационная работа занимает довольно много времени. Я этим занимаюсь как хобби, по ночам. И читать что-то не связанное с моей непосредственно научной областью, к сожалению, нет времени.